К 70-летию СВЯТОСЛАВА РИХТЕРА

 

 

Иннокентий Попов. "Пианист века". "Культура и жизнь", 1985, №3

 

"МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ", 1985, №5


Дмитрий ЖУРАВЛЕВ

"МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ", 1985, №5

 

ЩЕДРОСТЬ БОЛЬШОГО ТАЛАНТА

 

Рассказать о Рихтере? Но как же это сделать? Невозможно охватить все важное и значимое, что связано с таким большим художником и человеком... А вот об отдельных встречах с Рихтером, о нашей давней дружбе расскажу с удовольствием. И, может быть, читатель сумеет взглянуть на Рихтера моими глазами, увидеть в одном из самых выдающихся музыкантов нашего времени того человека высочайшего интеллекта, огромной щедрости таланта и уникальной скромности, которого я так люблю и ценю.

Одни говорят, что первое впечатление самое верное, другие, напротив, что оно обманчиво. Так или иначе, но при первой встрече этот высокий худенький рыжеволосый юноша не произвел на меня никакого впечатления. Произошло это сорок с лишним лет назад в доме Генриха Густавовича Нейгауза, когда Борис Пастернак читал там свой перевод шекспировского «Гамлета». Думаю, столь необычные обстоятельства нашего знакомства легко объяснят читателю, почему в тот памятный вечер мне было просто не до молодого пианиста, о котором, правда, уже тогда, как говорится, «гудела» Москва.

Моя настоящая встреча со Святославом Рихтером состоялась после войны: на концерте молодых лауреатов Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей в Малом зале Московской консерватории я услышал впервые его игру. До сих пор помню: он исполнял архитрудную «Дикую охоту» Листа. И как исполнял! (Кстати, в середине выступления неожиданно погас свет, но Рихтер продолжал играть, как будто ничего не случилось...) С концерта я ушел потрясенный мощностью и совершенством таланта Рихтера, захваченный обрушившимся на меня шквалом впечатлений от встречи с истинно великим артистом.

Сама жизнь, казалось бы, сводила нас со Святославом Теофиловичем. Много лет мы дружили с Ниной Львовной Дорлиак – она и привела Рихтера в наш дом. Одно время мы жили рядом на даче, а в Москве и вовсе были почти соседями. Вся моя семья очень скоро полюбила Славу, и до сих пор в нашем отношении к нему трудно отделить чисто человеческую привязанность от восхищения им как арти стом. Так что для нас величие Рихтера-художника в особой степени усиливалось притягательностью его личности, его бесконечным обаянием.

Сегодня мне кажется, что в памяти сохранил буквально все наши встречи; а ведь за сорок лет их было множество. Причина в том, что ни одна из них не прошла «впустую», не была бессодержательной, лишенной художественного смысла. Рихтер совершенно не выносит пустого времяпрепровождения. Как он сам любит говорить, «должно все время что- то происходить»... Безудержно работает его неисчерпаемая фантазия, «искрится» артистический ум. Любая, даже самая незначительная встреча с Рихтером – это неизменно встреча с искусством, узнавание чего-то нового в музыке, живописи, литературе. Сколько интересного и ценного услышано, увидено, узнано мною в доме Рихтера!

Все «Бранденбургские концерты» Баха, сыгранные им в четыре руки с Анатолием Ведерниковым, «Глаголическая месса» Яначека, прослушивание «Саломеи» Рихарда Штрауса (обязательно с предварительной читкой пьесы), «Замка Синей Бороды» Бартока, «Манон» Массне, а на следующий же день – «Манон Леско» Пуччини... Как-то четыре вечера подряд слушали «Тристана и Изольду» Вагнера. Да разве возможно все перечислить? А сколько было чеховских чтений! Чехов – один из любимых писателей Рихтера, и он часто просил меня почитать Чехова, причем всегда что-нибудь малоизвестное. Эти вечера были необычайно разнообразны. Однажды я прочел трагедию Шекспира «Король Джон», в другой раз Михаил Владимирович Алпатов показывал слайды неизвестных рисунков Рембрандта... Во всех таких случаях хозяин дома всегда продумывает и подготавливает все тщательнейшим образом. Сколь он ни занят, ему не бывает некогда, если дело касается искусства. И все он умеет выстроить удивительно гармонично. Гармония, по-моему, – просто потребность всего его существа. Во всем, к чему прикасается Рихтер, ощущается «соразмерность и гармония, идущая из самых глубин классического мироощущения», о которой с таким восторгом говорил еще Генрих Густавович Нейгауз.

А разве можно забыть знаменитые «рихтеров ские» выставки! Фальк, Краснопевцев, Пельц (чешский художник), Шухаев, Северцева, графика Пикассо... И, наконец, выставка «Художник и его встречи в искусстве», позже перекочевавшая в Пушкинский музей. Кстати, в телефильме, рассказывающем об этой экспозиции, я читал изящные коротенькие заметки к каждой картине, написанные самим Рихтером и свидетельствующие о его несомненном литературном даре.

Рихтер служит искусству с неописуемой преданностью и полным самопожертвованием. Для него как бы не существует многое в окружающей жизни, суета ее. Не потому ли среди людей, мало знающих Святослава Теофиловича, бытует мнение, что он человек холодный. У меня на этот счет совсем иной взгляд. Расскажу лишь один маленький эпизод из своей жизни.

В 1953 году я попал в автомобильную катастрофу. Лежал в одной из ростовских больниц в тяжелейшем состоянии. Когда об этом узнали друзья, знакомые, начали во множестве приходить письма, телеграммы; от Рихтера – ничего. И вот в один прекрасный день дверь в палату отворилась, на пороге появился Слава и смущенно сказал: «Я так не люблю писать писем...»

Не могу не упомянуть о трепетной дружбе, связывавшей Рихтера с его учителем Генрихом Густавовичем Нейгаузом. То были отношения двух рыцарей музыки: почтительно-восхищенное со стороны Славы и восхищенно-нежное со стороны Генриха Густавовича.

И еще одно, за что я бесконечно уважаю Рихтера – он свято чтит память друзей, ушедших из жизни. Причем, для него совершенно не важно, был ли это выдающийся или вовсе неприметный человек. Вечер памяти скромного артиста Льва Дмитриевича Снежницкого, например, проходит у него на таком же высочайшем уровне и с таким же подъемом, как и вечер, посвященный Прокофьеву или Бриттену.

Для Святослава Рихтера не существует рангов. Со всеми людьми без исключения, независимо от их положения в обществе, места в искусстве и значимости в его жизни, он всегда предельно внимателен, стремится поднять человека в его собственных гла зах, убедить в его незаурядности. Это чудный, редкий и завидный дар.

При всем величии Рихтера-художника, он являет собой воплощение скромности. «Кажется, сегодня что-то получилось» – вот наивысшая оценка его собственного выступления, которую я когда-либо слышал из его уст, и то чрезвычайно редко. Никогда в его тоне в обращении с людьми не проскальзывает даже тени тщеславия. Вспоминаю встречу Рихтера с Анной Ахматовой у нас дома. Слава, тогда сам уже знаменитость, громадный артист, с выражением почти детского почтения, преклонения перед поэтом просил Анну Андреевну прочитать ее стихи.

Наверное, именно в этом заключается одна из причин огромной притягательной силы Рихтера для музыкальной молодежи. Его скромность, полное отсутствие «менторства» пленяет молодых, освобождает их от вполне естественного смущения и неловкости. Требовательность его облечена в столь мягкую и деликатную форму, что она порождает не страх или обиду, а глубочайшее уважение и любовь к нему начинающих музыкантов, искреннее стремление жить и творить по его подобию, подчинить себя целиком служению искусству. В моем представлении Рихтер идеально воплощает формулу К. С. Станиславского: «Надо любить не себя в искусстве, а искусство в себе».

Память вновь возвращает к незабываемым «рихтеровским» вечерам. Как умеет он захватить, «заразить» окружающих своей неуемной творческой энергией, приобщить всех и вся к прекрасному миру искусства. Эту черту его характера, его личности я называю «щедростью таланта», щедростью в самом широком смысле.

Рихтер уникален. Уникален и в своей одаренности, и в беспощадной требовательности к себе, и в гигантском охвате искусства. Однако, когда меня спросили, что же отличает его от других художников нашей эпохи, я неожиданно для себя подумал не о том, что отличает, а о том, что объединяет его с ними!

Генрих Нейгауз... Борис Пастернак... Та же скромность, почти детская непосредственность в восприятии многих явлений жизни, та же безбрежная творческая щедрость.

 

 


Ирина АНТОНОВА

"МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ", 1985, №5

ХУДОЖНИК

 

Широко известно, что фестиваль «Декабрьские вечера», ставший в последние годы традиционным, тесно связал наш музей со Святославом Теофиловичем Рихтером. «Декабрьские вечера» лишь увенчали давние творческие и, позволю себе сказать, дружеские отношения музея с этим выдающимся мастером.

Рихтер поражает своим художническим восприятием мира: это прежде всего безошибочное видение «качества» художественного произведения, безупречный вкус, обостренное чувство прекрасного... Даже на большой выставке он тотчас видит лучшие произведения, иногда просто ошеломляет точностью своих оценок. Нередко Святослав Теофилович обращал мое внимание на вещи, которые оставались для меня «незамеченными», и позже я неизбежно убеждалась, что действительно что-то еще не досмотрела, не додумала, не дочувствовала.

Рихтер — замечательный зритель. Это тот идеальный зритель, о котором мечтают работники любого музея. Он приходит на выставку не поглощать, не заглатывать художественные впечатления. Вспоминается недавняя экспозиция Дрезденской галереи, сравнительно небольшая — 30 картин. Спрашиваю: «Святослав Теофилович, что вы посмотрели?» Рассказывает, что посмотрел 5—6 картин. «А другие?» — «Другие в следующий раз...» Это может показаться даже неправдоподобным тому, кто не знает, какой огромной эмоциональной работы и затраты душевных сил требует истинное восприятие искусства. Посмотреть же что-то поверхностно, небрежно Рихтер не позволит себе никогда. Такое высокое отношение к искусству, способность сопереживания — черта бесценная.

В его мышлении художника, думаю, огромную роль играют ассоциативные связи между изобразительностью и музыкальным искусством. Дома у Святослава Теофиловича рядом с роялем стоит мольберт, на котором всегда раскрыт альбом или выставлена какая-то репродукция. Случается, он играет современную музыку, а на мольберте средневековая миниатюра: очевидно, что-то в ее художественном языке он находит близким исполняемой музыке. Во время работы Рихтера с Олегом Каганом и Наталией Гутман над «Трио» Шостаковича на мольберте была репродукция картины Пикассо. В ней я почувствовала тот же трагизм развитости мира, ту же обнаженность нервов, что и в музыке Шостаковича.

Острое ощущение Рихтером созвучия живописи и музыки не случайно. Он ведь и сам художник: о его несомненном даре говорил в свое время Р. Фальк. Наш музей мечтает сделать выставку пастелей Рихтера. В них заключено сильное эмоциональное начало, необычайное умение художника передать настроение, выраженное и в колорите, и в самих мотивах его пейзажей. Не случайно для оформления пластинки Рихтера с произведениями Чайковского и Рахманинова, выпущенной в Японии, была выбрана одна из его пастелей. Она очень верно передает дух музыки (в частности, «Времен года»), ее настроение.

Мне показалось, что одаренность Рихтера-художника отразилась даже в его недавнем исполнении «Движений» Стравинского в программе последних «Декабрьских вечеров». Это очень сложное для восприятия сочинение, и Рихтер всей пластикой своего тела, каждым жестом буквально «лепил» его. Иначе не скажешь. Зрелище было фантастическое. Он просто пластически воспроизводил музыку, движением рук продлевал звук, дописывал, досказывал его. Признаюсь, поначалу я не столько слышала музыку, сколько «видела» ее. Возможно, не все так явно ощутили «пластическую сторону» его исполнения, но для меня было совершенно очевидным, что Рихтер хотел через себя, через весь свой сценический образ сделать доступным замысел композитора.

Еще перед концертом Святослав Теофилович неожиданно сказал: «Хорошо бы сыграть «Движения» два раза...» Так он и сделал, и конечно же не ради «биса», а для публики, чтобы дать ей возможность вникнуть в музыку. Действительно, после концерта многие говорили, что именно во время повторного прослушивания впечатления начали обретать форму и целостность.

Рихтер подчас может показаться каким-то отстраненным, будто бы даже не видящим публику. Но на самом деле это не так. Полагаю, он всегда думает о публике – публике, которая пришла слушать музыку и хочет ее понять.

По-моему, еще Г. Нейгауз говорил об умении Рихтера играть перед любой аудиторией, причем не угождать ее вкусам, а доносить до нее идею произведения. В этом сказывается его глубокое уважение к слушателю, желание, чтобы исполняемую музыку не только слушали, но и слышали, а если и не совсем понимали, то чувствовали.

Здесь проявляется и некий воспитательно-педагогический дар, присущий Рихтеру. Причем дар вовсе не дидактического свойства (я вообще никогда не слышала от него ни в чей адрес ни наставлений, ни тем более поучений). Из собственного опыта могу сказать, что своим музыкальным «воспитанием» и развитием как слушатель я в огромной мере обязана именно ему.

Выступая с лучшими оркестрами мира, крупнейшими музыкантами нашей страны, Святослав Теофилович охотно привлекает к совместному творчеству совсем молодых или мало известных исполнителей. В этом сказывается его постоянное стремление к обновлению. Рихтер вообще человек, полный самых неожиданных замыслов и идей, являющий собой пример вечной молодости таланта.

Неудивительно, что подходя к своему 70-летию, Рихтер дебютировал в качестве режиссера-постановщика оперы. Впрочем, тут осуществилась его давнишняя мечта. Ведь когда-то он работал в Одесском оперном театре, играл наизусть целые оперы. Наконец, он просто очень любит оперу, старается не пропускать ни одной интересной премьеры.

Насыщенная концертная деятельность постоянно отдаляла воплощение его замысла, но вот теперь – сбылось! В программе «Декабрьских вечеров» 1983 года прозвучала опера Бриттена «Альберт Херринг». В ее постановке активное участие принял Святослав Теофилович. В фестивале 1984 года состоялась премьера также ранее не исполнявшейся в нашей стране оперы Бриттена «Поворот винта» в постановке Святослава Рихтера.

Работал Святослав Теофилович с раннего утра до поздней ночи. Провел огромное количество репетиций с музыкантами. Занимался с осветителями, с декораторами, сам проверял буквально каждую лампочку, все до мельчайших подробностей. Сам ездил с художником в библиотеку подбирать английские гравюры для оформления спектакля. Не понравились костюмы – поехал на телевидение и несколько часов рылся в гардеробной, пока не отыскал то, что его устраивало. Вся постановочная часть была продумана им.

В эту работу он вложил всю силу страсти и требовательность художника, беспредельную взыскательность к самому себе и другим, вместе с тем проявляя необычайную благожелательность, деликатность и доброту. Сколько прекрасных слов сказал он исполнителям! Как удивительно ласково работал с детьми! После спектакля Святослав Теофилович всех горячо благодарил, но в момент действа, в момент творения произведения искусства был беспощаден. Никакой снисходительности. Для него даже малейший сбой во время спектакля был просто смерти подобен.

Словом, вся работа над постановкой стала настоящим подвигом, творческим подвигом и Святослава Теофиловича, и всех участвовавших в ней артистов. Ведь «Альберт Херринг» прошел всего трижды, «Поворот винта» – четыре раза. А работали над каждой оперой более года...

В этом вновь проявился весь Рихтер – истинный подвижник искусства, силой таланта и убежденности способный вдохновить своих товарищей по искусству на подлинно высокие свершения.

Ирина АНТОНОВА,

директор Государственного музея изобразительных искусств имени

А. С. Пушкина

 


Святослав ЧЕКИН.

"МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ", 1985, №5.

ГЛАЗАМИ КИНОКАМЕРЫ

 

Десять лет назад мне довелось первый раз снимать Святослава Рихтера. Волнений было много: атмосфера его концертов столь неповторима, что даже о минимальном ее нарушении (которое традиционно приносит любая киносъемка) не могло быть и речи. Почти все концертные залы имеют непригодное для киносъемок освещение: надо включать дополнительный свет, а он может помешать исполнителю; надо расставить камеры так, чтобы было хорошо видно, а камеры мешают слушателям. И пусть аудитория наших телефильмов превышает сто миллионов человек - не считаться с теми десятью посетителями «живого» концерта, которых наша аппаратура тревожит в зрительном зале, мы не должны... Пришлось начать наши первые съемки классическим документальным методом «скрытой камеры». Но соприкосновение кинематографа с искусством такого музыканта, как Рихтер, всегда должно быть активным. Что, если предложить телезрителю не просто побывать на концерте Мастера, а посмотреть этот концерт нашими глазами?

...Итак, свет в зале оставили такой как есть, камер же не видел никто. Конечно, это было не очень удобно технически, рисковали мы и качеством изображения.

Шли годы. Мы продолжали искать оптимальные варианты для съемок. Пришлось в конце концов «легализовать» место камеры в зале, сделав ее не столько «скрытой», сколько «корректной». Видя наши мучения, Святослав Теофилович в особо сложных случаях играл после концерта ту же программу специально для телезрителей, дав тем самым больший простор нашей технике. Эти съемки порой напоминали запись музыки на пластинки:

Мастер не прощал себе ни единой неточности, по нескольку раз переснимали мы то или иное место.

Судьба подарила нам возможность общения с этим замечательным человеком в различных ситуациях, в разное время. В последние годы наше содружество продолжается на фестивале искусств «Декабрьские вечера» в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Как известно, Рихтер – инициатор, художественный руководитель «вечеров». Наблюдая за ним, за неукротимой его энергией, которой он заражает всех участников, восхищаясь оригинальностью, блеском и творческой свободой, которой отличаются его замыслы, поражаясь его умению вникать во все детали, будь то программа, декорации, свет, – мы счастливы, когда нам удается хотя бы частичку своих впечатлений донести до поклонников таланта замечательного музыканта, до тех, кому не удалось побывать на концертах, но кто всем сердцем стремится к Музыке.

Святослав ЧЕКИН,

режиссер

 


Олег КАГАН.

"МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ", 1985, №5.

УЧИТЕЛЬ

 

Юбилей и Рихтер... Это какие-то несопоставимые слова. В его мире счет времени идет не на годы, а на свершения. А он дарит нам свершения все новые и новые.

Коррозия времени, пожалуй, наиболее опасна для остроты ощущений, свежести чувства. Над Рихтером годы не властны... Они только приносят ему мудрость опыта. А творческая фантазия его – неиссякаемый родник, захватывающий своим током и слушателей, и, конечно, партнеров. Как же не быть благодарным судьбе, которая свела меня с музыкантом века?..

Рихтер научил меня многому. Быть может, прежде всего – вере в неисчерпаемость музыки. Эта вера заставляет его каждое произведение всякий раз играть впервые. Впервые для сочинения, впервые для себя, впервые для слушателя. Это всегда звучит откровением импровизации. Фантастическая свобода самовыражения в полном согласии с композитором... Это итог вдохновенного труда, которому нет предела.

Он перевернул мои представления о природе репетиционного процесса. Кажется, репетиции для него не просто вехи на пути к концерту, они дороги ему и сами по себе. Это потому, что Святослав Теофилович по-рыцарски предан музыке, и каждая встреча с ней – великая радость для него. Жалеть себя, экономить вдохновение – это не для Рихтера...

Счастье наше, что мы живем в одно время, под одним небом с великим артистом, который почитает себя скромным слугой музыки. Ответственное счастье!

Олег КАГАН


Юрий БАШМЕТ.

"МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ", 1985, №5.

БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ АНСАМБЛИСТ

 

Впервые я услышал Святослава Рихтера еще будучи студентом Львовской музыкальной школы: он приезжал с концертами в наш город. Позднее многократно слушал его в студенческие годы. А уже занимаясь в аспирантуре Московской консерватории, волею судьбы оказался на сцене рядом с ним. В составе студенческого ансамбля мне выпало счастье участвовать вместе с Рихтером в исполнении «Камерной музыки № 2» Хиндемита. Вскоре после этого он предложил мне сыграть с ним сонату Шостаковича. С тех пор мы не раз исполняли вместе сонаты Шостаковича и Хиндемита, Вариации Бриттена. И каждый раз это доставляло мне огромную радость. Вот почему сегодня мне хочется говорить именно о Рихтере-ансамблисте.

В этой, на мой взгляд, совершенно особой области исполнительского творчества Рихтер неподражаем. Известно, что его всегда привлекало ансамблевое музицирование: достаточно вспомнить неповторимые содружества его с Ниной Дорлиак, с Давидом Ойстрахом, многими молодыми артистами. Легко представить себе, что художник такого мощного, многогранного дарования мог бы, даже не желая того, подавлять своих партнеров. Однако именно в ансамблевом музицировании, может быть, как ни в каком другом виде музыкальной деятельности, проявляются замечательные качества его человеческой натуры – чуткость, деликатность, природное чувство такта. Святослав Теофилович не только не «подавляет» партнера, а, напротив, каким-то чудесным образом побуждает его к максимальной отдаче, к проявлению собственной индивидуальности. Обладая выдающимся ансамблевым талантом, он умеет предельно лаконично, точно и со свойственной ему деликатностью подсказать, помочь найти нужные средства самовыражения. При этом он требует и от партнера инициативы, улавливает ее с поразительной тонкостью, немедленно сам подхватывает и развивает.

Святослав Теофилович не занимается педагогической деятельностью. Но, играя рядом с молодыми, еще не очень опытными музыкантами, он собственным примером преподает уроки высшего мастерства, дает образцы глубокого художественного подхода к исполнительскому творчеству. Результат получается замечательный: даже в самом, казалось бы, неравноценном ансамбле он добивается удиви тельной, безупречной гармонии, которой, впрочем, отмечено все, что он делает в искусстве.

Независимо от того, слушаю ли я Рихтера, сидя в зале, репетирую ли вместе с ним или выступаю на сцене, меня всегда восхищает масштабность его дарования. Это и владение грандиозным репертуаром, и могучий пианизм, и широчайший динамический диапазон, неисчерпаемое интонационное богатство, бесконечно разнообразная красочная палитра звука, безошибочное чувство стиля... И дело здесь не только в его природном таланте, универсальном мастерстве и феноменальной памяти: Рихтер обладает даром всеобъемлющего подхода к произведению. Думаю, именно это имел в виду Нейгауз, когда писал о Рихтере, что «все произведение – будь оно даже гигантских размеров – лежит перед ним, как огромный пейзаж, видимый сразу целиком и во всех деталях с орлиного полета, с необычайной высоты и с невероятной ясностью...»

Глобальное музыкальное мышление, отточенность исполнительского мастерства, тончайшая интуиция художника необычайно гармонично сочетаются в творчестве Рихтера. Отсюда, наверное, и неизменная целостность воссоздания формы произведения, законченность фразировки, подкупающая логика и предельная ясность рихтеровских интерпретаций.

Существует тип исполнителей, которые выходят на сцену «завоевывать зал». Они заведомо настроены изумить аудиторию нетрадиционностью своей интерпретации сочинения, неожиданностью решений. Я вовсе не отвергаю подобную манеру исполнительства, если по сути своей она достаточно художественна и талантлива. Но вот у Святослава Рихтера исключительная оригинальность образа мыслей, неординарность трактовки – отнюдь не самоцель, а проявление совершенно естественного для него творческого подхода. Столь же естественно в нем все вплоть до манеры держаться на эстраде: в его покоряющем артистизме нет и тени позы. Для него главное – максимально раскрыть авторский замысел, приобщить слушателя к своему видению музыкального произведения.

Бывает, что выступление иного артиста слушаешь не без удовольствия, но как только заканчивается концерт, ощущаешь полную пустоту – как будто развернул золотой фантик от конфеты, а внутри ничего нет – одна только красивая упаковка и осталась... В искусстве Рихтера это совершенно исключено. У него все наполнено глубоким содержанием и чувством, тщательно продумано и подготовлено до мельчайших деталей.

Возможно, этим тоже объясняется та совершенно особенная атмосфера, что царит на его концертах. Невероятная сосредоточенность и концентрация мыслей и чувств, состояние высокого накала самого исполнителя с непостижимой силой передаются слушателю, не только заставляя сопереживать исполняемой музыке, но и требуя колоссальной эмоциональной и интеллектуальной отдачи.

Рихтеру свойственно необычайно честное и добросовестное отношение к своей профессии, к самому себе, высокое чувство ответственности за исполняемое произведение не только перед его автором, но и перед слушательской аудиторией, бескомпромиссность в искусстве, кстати, как и в жизни. Однажды я сказал Святославу Теофиловичу, что не всегда бываю уверен в себе, в правильности того, что делаю. «А как же может быть иначе? Как же можно быть абсолютно уверенным?» – удивился он. Оказывается, Рихтер тоже может сомневаться и тоже волнуется. До сих пор волнуется перед выступлением – будь то в Большом зале консерватории, скромном музыкальном училище или Доме культуры!

Работает Рихтер беспощадно много и никогда не останавливается на достигнутом ни в пианистическом, ни в репертуарном плане. Сколько бы раз ни слушал я в его исполнении одно и то же произведение, оно оставляет все более сильное и свежее впечатление. Это происходит вовсе не потому, что Рихтер что-то в нем кардинально меняет. Нет. Просто с каждым разом задуманное осуществляется еще яснее, ярче, крупнее. Уверен, сыграй Рихтер произведение сто раз, он сумеет и тогда найти в музыке новые глубины, новые грани композиторской идеи. Ибо для него постижение истины в искусстве, стремление к совершенству – процесс бесконечный.

Святослав Рихтер – тема неисчерпаемая. Да и возможно ли в нескольких словах объяснить, в чем секрет его неувядающего таланта, в чем же в конечном счете заключается величие его грандиозной личности? Если бы это было легко объяснимо, то, думаю, Рихтер не был бы Рихтером...

Юрий БАШМЕТ


М. ВИЛЕНСКАЯ.

"МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ", 1985, №5.

 

Играет Святослав Рихтер. Не в консерватории, не в большом концертном зале, а в… школе. Его слушают, затаив дыхание, педагоги и дети, много детей, которые учатся здесь, в Школе искусств № 3 Красногвардейского района Москвы.

Однажды преподаватели музыки этой школы пригласили Святослава Теофиловича выступить у них (попросили, не надеясь на удачу). Он приехал. Ходил по просторным классам, любовался посвященными музыке замечательными мозаичными панно и фресковыми росписями трех малых репетиционных залов, витражами концертного зала. Всюду отличная акустика и превосходные инструменты (в концертном зале – «Стейнвей»), И как сказал потом музыкант, здесь сами стены, архитектура и оформление воспитывают в детях хороший вкус.

В тот первый вечер Рихтер играл Чайковского и Рахманинова. А после, когда пили чай из самовара (с той поры беседы у самовара стали традицией в школе), преподаватель музыки Ираида Тимофеевна Бобровская подумала, как хорошо было бы создать в школе музей этого выдающегося советского музы­канта...

Идея была подхвачена всеми. Выделили комнату для музея, начался сбор материалов. Обратились и к самому Рихтеру. И вот как-то раз привез Свято­слав Теофилович тяжелый чемодан, В нем находи­лись уникальные рукописные ноты, подаренные Рихтеру, книги, пластинки, программы концертов со всех концов света, письма, семейные фотографии и даже его портрет в возрасте четырех лет, написан­ный матерью. Всего не перечесть...

Комната-музей. В центре – рояль, вокруг – афиши на десятках языков мира, рисунки Рихтера, фотопортрет Г. Г. Нейгауза. Витрина с фотографи­ями, где Рихтер снят с Пабло Пикассо, Гербертом Караяном, Игорем Маркевичем... Еще витрина – памятные медали различных музыкальных фестивалей, сувениры. Стенд, посвященный интернацио­нальным музыкальным празднествам во французском городе Туре. На столике – альбомы. Есть даже копия телеграммы, которую после концерта Рихтера направил в ООН бургомистр Флоренции: «Никакой войны! Рихтер борется за мир!»

Святослав Рихтер выступал в этой школе с квартетом имени Бородина, с Г. Писаренко, Н. Гутман, О. Каганом, Ю. Башметом, М. Ворожцовой. Сюда приезжали со Святославом Теофиловичем Ю. Темирканов, А. Слободяник, И. А. Антонова – директор Музея изобразительных искусств имени Пушкина и многие другие деятели искусства. Был такой случай: пианист позвонил в канун Нового года, 31 декабря, и приехал, и играл много и вдохновенно (чем не «Декабрьские вечера»!). Впрочем, бывало и так, что исполнял здесь Рихтер со своими коллегами ту самую программу, что неделей позже звучала потом на знаменитых «Декабрьских вечерах»...

Тут, в «рихтеровской комнате», школьники слушают записи пианиста: «Хоровод гномов» Листа, «Порыв» Шумана, «Отражения в воде» и «Движение» Дебюсси, прелюдии Рахманинова, вальсы, баллады, прелюдии Шопена, а Ираида Тимофеевна Бобровская увлекательно ведет рассказ о том, как слушать музыку, о неограниченных возможностях исполнительской палитры пианиста, о том, как Рихтер интерпретирует содержание музыкальных произведений разных эпох...

Приезжают сюда из разных городов нашей страны преподаватели музыки со своими учениками, бывают иностранные гости. Выступал в школе Д. Н. Журавлев: читал из только что написанной им книги главы, посвященные многолетней дружбе с Рихтером. В этой комнате оживают воспоминания и впечатления, связанные с творчеством замечательного пианиста, каждый месяц собираются здесь люди, не пропускающие концертов артиста, – они делятся впечатлениями, снова слушают музыку. И часто в несравненном исполнении самого Рихтера...

Стоит на пригорке возле Каширского шоссе красивое белое здание. У входа – скульптурное изображение лиры. Идут и идут сюда люди – послушать, посмотреть, узнать новое о большом музыканте Святославе Рихтере.

 

М. ВИЛЕНСКАЯ

Фото А. Степанова



Д.Журавлев.

«ОГОНЕК», 1985, №12, март.

 

Страсть совершенства

 

Заметки о Святославе Рихтере – отрывок из книги воспоминаний народного артиста СССР Д.Н.Журавлева «Жизнь, искусство, встречи», которая готовится к выходу в издательстве ВТО.

 

Я очень жалею о том, что не вел хотя бы коротких записей о встречах в течение почти сорока лет нашей дружбы с выдающимся художником и такой же необычайно интересной и громадной личностью, как Святослав Рихтер. Ведь каждая встреча с ним – это особые впечатления, самые разнообразные и всегда прекрасные!

Попробую рассказать о том, что за явление для меня Рихтер-музыкант.

 

Музыка не то искусство, в котором я чувствую себя свободно, но, несмотря на своеобразную «глухоту», слушая Рихтера, я обретаю как бы особый, внутренний слух, и каждый раз Рихтер открывает мне изумительный, блаженный мир!

Обычно у пианистов, самых хороших, я различаю момент прикосновения пальцев к клавишам рояля, я слышу рояль. У Рихтера рояль в его привычном звучании исчезает, превращаясь для меня в какой-то волшебный инструмент, полный самых разнообразных красок и значений. Иногда это полнозвучное оркестровое звучание, иногда это поражающая тончайшей прозрачностью почти бестелесность звука, и всегда в этом звучании огромная внутренняя наполненность и напряженная жизнь, открывающая мир Бетховена, Моцарта, Шуберта, Дебюсси, Шостаковича, мир великих творцов музыки.

 

На всю жизнь ошеломляющее впечатление произвело на меня исполнение Рихтером «Картинок с выставки» Мусоргского. Живые, образные впечатления, ощущение России, ее духа, ее мощи!

Или, например, до Рихтера я с трудом воспринимал Прокофьева. Услышав в его исполнении Восьмую сонату, я был потрясен ее силой и красотой. Прокофьев стал для меня счастливым открытием...

 

Скажу еще: на концертах Рихтера музыка начинается для меня с самого момента выхода его на эстраду. По-разному выходит он к роялю – то быстро, энергично, начиная играть чуть не на ходу, то медленно, спокойно, то долго сидит за роялем, потирая руки. И с этого уже начинается программа концерта.

Помню один из концертов в зале Чайковского. В первом отделении исполнялась соната си-минор Листа! На этот раз Рихтер вышел очень сосредоточенный, строгий, сел... Наступила пауза – долгая, захватывающая дух пауза. В ней было напряжение, и зал подчинился ему. Соната как бы оттолкнулась от этой паузы!

 

Глубина и мощь рихтеровского Бетховена неисчерпаемы! И даже хорошо знаемые произведения заново открываются в его исполнении своей значительностью и красотой.

Еще в начале нашего знакомства я слышал, что Рихтер очень много занимается. А не так давно он сказал мне, что и сейчас должен заниматься не меньше пяти часов в день, иногда же и гораздо больше. Он считает, что, работая, «нужно терпеливо ждать, когда количество перейдет в качество...». И добивается этого беспрестанно...

 

До сих пор меня поражает, как велико в нем чувство ответственности и требовательности к себе!.. Он сердится, если ему говорят: «Вы же так недавно это исполняли, что можете сыграть все с закрытыми глазами». «Вот вы и играйте с закрытыми глазами, а я должен готовиться, и каждый день не менее пяти часов...»

Никогда мы не слыхали от Рихтера рассказов об успехах, победах, триумфах. Как высшую оценку можно иногда услышать: «Кажется, сегодня что-то получилось...»

 

Его жизнь, казалось бы, такая увлекательная, полная поездок по всему земному шару, интересных встреч, ярких впечатлений, праздничного, на самом деле сложная, тяжелая жизнь артиста: беспрерывный труд, бесконечные занятия, репетиции, концерты, переезды с места на место.

 

Вот что пишет он нам из Италии:

«Последние дни у меня очень напряженные из-за трудных программ поэтому совсем нет времени что-нибудь смотреть… Вчера играл в Риме концерт Грига. Завтра играю советскую программу и послезавтра возвращаюсь в Милан...»

 

Из Перуджи:

«Дорогие журавли! Италия прекрасна. Только у меня нет времени, как всегда...»

 

Из Виченцы:

«...Выскочив из московских сумасшедших юнцертов, продолжаю это занятие на итальянской земле. Столько же часов в день прикован к стулу. Очень утомительно, но ничего не поделаешь. Виченца – чудо! Приехал за час до концерта и сразу же после – назад. Публика весьма экспансивна».

 

Вот письмо из Франции:

«Спасибо за телеграмму, она как раз пришла вовремя. И я все-таки не провалился ни на одном своем нонцерте, хотя было похоже, что это случится. Завтра я опять играю в Париже».

 

Письмо из Монте-Карло:

«...Вот оно, то место, которое описал Достоевский. И представьте – здесь я делаю записи на пластинках. Город роскошный и безвкусный. Записи выматывают до полного изнеможения...»

 

И все же, несмотря на такую громаднейшую работу, творческая энергия этого человека, широкий круг интересов настолько велики, разнообразны, что он успевает многое послушать, посмотреть, запомнить и лотом необычайно увлекательно обо всем рассказывать. Тут и замечательные музыканты, композиторы, дирижеры, исполнители, тут и художественные музеи, и природа, и впечатления от публики разных стран и мест.

 

А теперь еще об одном поражающем качестве Рихтера – о его отношении к молодым музыкантам, его творческой щедрости!

Услышав однажды молодого талантливого скрипача Олега Кагана, Рихтер предложил ему сделать вместе программу. И буквально от концерта к концерту мы могли любоваться тем, как «расцветал» Олег-музыкант, как совершенствовалось его мастерство, как обогащался его творческий мир.

Эта творческая заинтересованность в работе с молодыми исполнителями сочетается еще и со страстью открытия для других новой, незнакомой музыки, новых произведений, что положило начало, с моей точки зрения, совершенно уникальному содружеству великого артиста с целой группой музыкальной молодежи.

 

Рихтеру хотелось сыграть в Москве камерный концерт австрийского композитора Альбана Берга. И вот возник ансамбль: Святослав Рихтер, Олег Каган и студенты консерватории во главе с превосходным дирижером, человеком огромной требовательности и трудоспособности – Юрием Ильичом Николаевским. Начались репетиции. Главным образом в квартире Святослава Теофиловича. Репетировали по многу часов подряд. Работа была сложная, трудная. Удивительной была атмосфера этих встреч. Ни тени менторства со стороны прославленного мастера, ни тени скованности со стороны молодых. Царила атмосфера творческого содружества, общей увлеченности, большой работы. Могу себе представить, как счастливы были молодые люди, какое бесценное богатство было заложено Рихтером в их души за время этих репетиций!

Альбан Берг состоялся. Концерт имел огромный успех. И, конечно, двенадцать юношей и девочка-флейтистка за это время стали своеобразным музыкальным братством, у которого появилось единое дыхание,

Эта программа была сыграна не только в Советском Союзе, но и в Париже, Греции...

«Мальчики наши не подкачали!.. Семь тысяч человек слушали как один»,– писал нам позже Рихтер из Греции.

 

Вслед за Альбаном Бергом был приготовлен ряд интересных программ с молодыми музыкантами: соната Брамса для кларнета с фортепьяно – с Анатолием Камышевым, сонаты Хиндемита для фагота и фортепьяно – с Антрисом Арницансом, для трубы с фортепьяно – с Владимиром Зыковым. И вновь бесконечное количество репетиций, труд упорный и прекрасный.

 

А позже новое чудо – Баховский ансамбль.

Святослав Рихтер, виолончелистка Наталия Гутман, скрипач Олег Каган, две флейты и молодые струнники под управлением Ю. И. Николаевского приготовили четыре концерта Баха... Первое исполнение – в Большом зале консерватории.

В Бранденбургском концерте Баха есть довольно большая, сложная каденция для фортепьяно соло. Как-то Рихтер сказал: «Так страшно становится! Играем, играем все вместе, а потом я остаюсь один. Очень страшно!»

 

А я любовался тем, что происходило с маленьким оркестром на сцене во время исполнения этой каденции. Как только она зазвучала, все музыканты замерли на своих местах неподвижно и не дыша, со светящимися лицами, как бы проиграли ее вместе со Святославом Теофиловичем. Невольно я подумал: «Если бы это увидел великий скульптор – появилась бы прекрасная скульптурная группа «Музыка»...»

 

Май 1980 года. Музыкальный сезон заканчивается. Рихтер в это время усиленно готовится к поездке по Украине и к большому заграничному турне. Учит новую для себя сонату Бетховена и репетирует с квартетом Бородина «Фореллен-квинтет» Шуберта. Каждую новую программу он старается обыграть несколько раз в закрытых концертах – музыкальных школах Москвы, в музеях, дома.

Очень я люблю эти «репетиционные концерты». Люблю волнение юных музыкантов, их сияющие лица, когда в гостях у них легендарный Святослав Рихтер.

 

Шубертовская программа обыгрывалась в школе искусств № 3, в концертном зале Знаменского собора, в Государственном музее изобразительных иснусств имени А. С. Пушнина, а перед этим дома.

 

В чудесном доме Рихтеров, несмотря на огромную загруженность работой его хозяев, мы провели много счастливых часов, слушая самую разнообразную, всегда первоклассную музыку.

 

И вот 31 мая мы были приглашены на шубертовскую репетицию. Нас было человек двадцать пять, но присутствовали мы на концерте, который мог быть украшением самого блестящего зала. Все было обставлено так, как будто мы именно в нем и находимся. Бородинцы во фраках, Рихтер в смокинге. Играли исполнители без всяких скидок на домашнюю обстановку и немногочисленность публики.

 

В первом отделении исполнялся один из квартетов Шуберта, затем Рихтер играл сонату ми-мажор, во втором отделении – «Фореллен-квинтет».

Я не раз слышал гениальный квинтет, но в этот вечер было нечто совсем особенное, новое... Необычайно мощное, свежее, невероятное по разнообразию красок звучание производило сильнейшее впечатление. Музыканты прониклись рихтеровским прочтением Шуберта и в этот вечер, казалось мне, были охвачены единым и тем более редким вдохновением.

Все уходили тогда счастливые, взволнованные.

А я шел и думал:  какой титанический труд и какая страсть совершенства стоят за этими праздниками музыки! И какое чудо наш Рихтер!


 

К 70-летию Рихтера.

 

 

 

"Советская музыка", №6, 1985 г.

 

pdf: https://yadi.sk/i/srPfv6-136iWRi

С.Г. Нейгауз. "Нравственная высота, величие духа".

"Советская музыка", №6, 1985 г.

 

Статья была написана и опубликована в стенной газете фортепианного факультета МГК в 1965 году в связи с награждением С. Т. Рихтера орденом Ленина.

Журнал "Советская музыка" N6, 1985

 

Нравственная высота, величие духа

 

В дни юбилеев мы невольно задумываемся над тем, что значит в нашей жизни то или иное имя, промелькнуло ли оно, оставив лишь приятное воспоминание, чуть коснувшись нашей души, или глубоко запало в сердце, постоянно оказывая влияние на наши представления, поступки, помогая правильно оценивать явления жизни, укрепляя наш дух и веру в добро, человечность, веру в красоту жизни.

Я думаю, что выражу мнение громадного большинства любителей музыки во всем мире, если скажу, что имя Рихтера оказывает именно такое глубокое влияние на духовную жизнь культурной части современного человечества. Почему имя Рихтера кажется нам таким большим, светлым, высоким, чистым и человечным? Почему каждый концерт Рихтера вырастает в огромное событие культурной жизни? В чем эта гигантская сила воздействия его искусства на людей?

Мы ходим на концерты Рихтера, слушаем, испытываем наслаждение, потом делимся впечатлениями, обсуждаем, что нам больше понравилось, что меньше (?!), и в тот момент вряд ли сознаем, что на концерте мы получили такой сильный заряд веры в людей, их красоту и нравственную чистоту, веры в добро и справедливость, который помогает нам приблизиться к пониманию блоковской мысли, выраженной им с такой замечательной простотой: «Сотри случайные черты — и ты увидишь: мир прекрасен».

После концерта Рихтера мы становимся чище, добрее, а значит, зорче, умнее, сильнее и нам легче стереть эти случайные черты, они не кажутся нам уже такими значительными и нестираемыми. Я думаю, что главная сила нравственного влияния рихтеровского искусства и состоит в этом, фигурально выражаясь, промывании глаз, помогающем видеть вещи в их истинном, а не ложном, «случайном» свете. А такое влияние доступно только великим артистам, а значит, великим людям; я не постесняюсь употребить здесь этот эпитет, которым мы так часто награждаем умерших и почти никогда живущих.

Я так долго останавливаюсь на нравственном аспекте творчества Рихтера потому, что нравственная основа вообще является единственно верным критерием оценки искусства, и масштаб его в конечном счете измеряется количеством света и добра, которое оно несет с собой. Не потому ли до сих пор никем не превзойдены Бах, Микеланджело или Толстой (хотя после них жило множество виртуозов кисти, пера и звука), что так редко сочетаются гениальное дарование, страсть к своему искусству, глубокое понимание жизни с такой нравственной высотой, с таким величием духа? Это же редкое сочетание мы встречаем у Рихтера, и это ставит его в ряд великих артистов, создающих эпоху в своем искусстве.

Пока мы молоды, чисты сердцем, полны неясных желаний и надежд, наивной веры во все самое лучшее, доброе, нас привлекают в искусстве чувственная страстность, беспредметная мечтательность, внешняя красивость, блеск, темперамент; потом мы испытываем горечь разочарований, каждого из нас нет-нет да ударит жизнь «грубою веревкою кнута», мы начинаем понимать трагичность жизни, иногда чувствуем дыхание смерти, мы становимся мудрее и нас тянет к ровному, глубокому и чистому свету внутренней красоты. И с этим, а также с благодарностью к людям, которые нам дают это, мы не можем расстаться уже до конца своих дней. Эти люди — наши самые близкие и верные друзья, и к таким «друзьям на всю жизнь», наряду с Бахом, Толстым, Пушкиным, Бетховеном, Шекспиром и многими другими, я и причисляю Рихтера.

Если говорить о других чертах Рихтера — артиста и человека, то нельзя не сказать о его феноменальном мастерстве и, в первую очередь, о ясности. Ясности замысла и воплощения, мысли и чувства, формы и звука, такой ясности и яркости образа, что иногда кажется, будто видишь его воочию, ясности, при которой никогда не возникает сомнения, о чем идет речь, играет ли Рихтер старых мастеров или современных. Нельзя не сказать об уважении к автору: никакой отсебятины в динамике, ритме, никаких прибавлений или убавлений нет (а как часто этим грешат даже большие артисты!). С какой трогательностью, бережностью Рихтер берет, казалось бы, самые незначительные ноты в Моцарте или Шопене! Он словно боится повредить эти самые нежные цветки в саду, называемом музыкой.

Какой же надо обладать требовательностью к себе, как надо знать инструмент, сколько труда вложить в изучение каждого произведения, чтобы, казалось бы, с легкостью выполнять все требования автора, — даже тогда, когда авторы не считаются с возможностями инструмента (вспомним бетховенское: «Какое мне дело до вашей проклятой скрипки!»).

...Нельзя не сказать и о величайшей скромности Рихтера, свидетельством чему является его почти постоянная неудовлетворенность результатами своего труда, и, наконец, о той поразительной трудоспособности, без которой не было бы Рихтера. По счастью, он не был ни вундеркиндом, ни скороспелым лауреатом, жизнь его складывалась нелегко, признание пришло довольно поздно, и все, чего он достиг, — плод колоссального труда, накал которого не только не ослабевал по мере продвижения вперед, а усиливался вместе с чувством ответственности. Те, кто знаком с образом жизни Рихтера, могут рассказать, сколько мучительного и радостного труда вкладывает он в изучение и подготовку новых произведений, равно как и в возобновление ранее игранных. Вся его жизнь — подвиг труда, а ведь подвиги совершают герои, и что может быть приятнее, чем сознание, что герой увенчан лаврами! 

Ниже расширенный вариант статьи С.Нейгауза, опубликованный в книге о нем.


Б. Покровский.

"Советская музыка", №6, 1985 г.

 

Музыка... Театр... Живопись

 

Музицирование - это, в сущности, беседа по душам. Доверительно. Без назойливых слов-понятий, «указательных пальцев». Однако, оно - реально! Абсолютно реально, так как выражает  время, настроение момента, суть и богатство человеческих эмоций, переживаний сегодня, сейчас...

 

Говорят, что музыка - «мир звуков». Думаю, что это слишком мало для определения этой формы общения людей. Скорее, это мир чувствований, образов жизни, включающий в себя все искусства, природу и само человеческое воображение.

 

Святослав Теофилович Рихтер - пианист. Он хорошо (скажем так!) играет на рояле. Хорошо! Но, «хорошо играя на рояле», он живописует нам мир, действительность в отблеске свечи, лебединой грации рисунка, живописной туманности пейзажа, причудливости натюрморта, запахе «клейких листочков», трепетании света в речке... Он видит, что играет, он любит или презирает то, что видит. Его игра не абстрактное мышление звуками, она - жизнь духа, эмоция мгновения, конкретное человеческое существование, процесс действия, динамика   душевных катаклизмов. А это уже не только - «хорошо играет на рояле».

 

Святослав Теофилович любит рассматривать картины, любоваться ими, любит рисовать сам. Любит? Нет, это - потребность, потребность Пианиста! Он любит театр, оперу, любит режиссуру, таинство актерства. Он не может не любить театра. Он живет им. Всегда в его воображении настойчиво проявляют себя театральные образы. Он видит музыку. Речь идет не о примитивных ассоциациях, а о глубоких процессах жизни, эмоциональных, пластических и зримых гранях ее. Все это и еще многое другое составляет художественное явление, своего рода неповторимый феномен рихтеровской «беседы по душам».

 

Меня, конечно, привлекает режиссерское мышление С. Т. Рихтера. Пусть он как угодно протестует, но я-то знаю: уровень его театральных пристрастий и режиссерского дарования, так же как и живописного, не только высок, но и самобытен. Без них не обошлось при завоевании пианистической славы.

 

Дело не только в домашних играх в театр, фантазиях, шутках, дело в чувстве природного взаимодействия в опере, состояния действующего лица и музыки, выражающей это состояние. Что происходит с человеком? Что совершается?

Это «совершается» есть всегда в исполнении Рихтером любой музыки; это «происходит», в первую очередь проявляется при работе его над оперой.

 

Естественно, что Святослав Теофилович, зная себя как большого пианиста (читал же он рецензии о себе!), «отнекивается» от режиссуры. Не выйдет! В его «отнекивании» и протесте-маскировке столько любви к режиссуре, что я смело считаю себя вправе немного приоткрыть завесу его режиссерских опытов. Надеюсь, это будет полезно режиссерам, которые прочтут мои заметки.

 

Святослав Теофилович обратился ко мне с просьбой помочь ему поставить для «Декабрьских вечеров» оперу Бриттена «Альберт Херринг». «Это должно быть в концертном исполнении, никаких движений!». Так сказал он. Что ж, подумал я, нет ничего проще. И мы обнялись в знак согласия. Но неожиданность подстерегала меня на первой же репетиции. Режиссер, ставя первую же мизансцену будущего спектакля, предложил артистке бежать по центральному проходу зрительного зала с покупками и с размаху падать, едва вбежав на сцену. Надо упасть так, чтобы корзина летела в одну сторону, а бывшие в ней яблоки – в другую. Как это сделать, – неоднократно показывал режиссер. Увидев меня, он смутился и быстро сказал: «А может быть, этого не надо!». Но это было надо! Надо, имея в виду то, что этот персонаж, в ходе развития спектакля, проявлял себя как весьма чопорная дама, ханжа в юбке.

Дальше в разных местах спектакля, по проходу то ехали на велосипеде, то бегали дети с флажками, раздавая их публике, то в темноте с фонариками разыскивали убежавшего Альберта; а в антракте угощали зрителей домашними пирожками и конфетами. Публику после антракта должен был приглашать в зал валторнист, играя одну из тем своей партии. В овощной лавке Херринга лежали настоящие овощи, их было легче купить на рынке и доставить в музей, где шел спектакль, чем сделать бутафорские. Выдающиеся музыканты - друзья Рихтера - охотно занимались всем этим плюс осуществляли «шумы за сценой». В колокольчик (в опере при входе в лавку каждый раз должен звенеть колокольчик) за кулисами звонил сам Рихтер, да и колокольчик-то был уникальным, в свое время он принадлежал М. Булгакову! Суета и бесконечные экспромты окружали этот спектакль в контрасте со сдержанностью и наивной степенностью, царившей в «комитете добродетели» леди Биллоус.

В конце спектакля, как высшую неожиданность для всех, объявили, что постановщиком спектакля был... я! Сюрпризы, даже шутливые мистификации, неожиданности, экспромты, импровизационность, как бы рождали музыку, а не наоборот... И Рихтер, принципиально скрывающий свое режиссерское авторство (секрет полишинеля!), это - Театр!

А где же «концертное исполнение?» - Шутка, сюрприз! Пришли на концерт, а тут - пожалуйста!

Пишу об этом совсем, не в порядке сентиментальных воспоминаний, а для того чтобы подчеркнуть в режиссерской профессии науку поиска решения спектакля. Приходится много видеть оперных (и опереточных!) спектаклей, лишенных образной режиссерской конструкции, поставленных (собранных) «вообще», вне формы, чувства жанра, характера событий, неповторимости.

 

Для того чтобы мысль моя была понятной, сравним этот спектакль (и его подготовку) с другим - оперой того же Бриттена «Поворот винта».

На сей раз, придя ко мне в театр, Святослав Теофилович точнейшим образом изложил мне свой постановочный план. Основные моменты были изложены им на бумаге. Мысль, характер, декорационное решение. Главная суть и детали. Роли и исполнители. Все рассчитано, обосновано, организовано. Казалось, что здесь надо было бы ждать пространных разговоров о музыке. Но, как подсказывает опыт, о музыке режиссерам много говорят только дилетантствующие дирижеры; это - факт, хотя и звучит парадоксально. А ведь дело-то простое: музыка есть, без нее не было бы оперы,   обсуждать ее бессмысленно. Она есть! Есть и все тут! Обсуждению теперь подлежит все остальное. «Остальное» - это театр. Поэтому Рихтер говорит с Покровским как с человеком, которому не надо представлять музыку, объяснять ее или тем более прикрываться ею; Покровский говорит с Рихтером, зная, что фантазию его не надо возбуждать и увлекать какими-либо заклинаниями! (Я хотел бы, подумал я в тот час, чтобы иной молодой режиссер-«профессионал» показал мне такое ясное представление о своем будущем спектакле.)

И еще о музыке. Как-то пришел ко мне Святослав Теофилович с огромным списком замечаний, сделанных им после репетиции. Среди других было очень важное и трудное с точки зрения сути, эстетики и техники: как ведет себя призрак, увиденный за окном героиней спектакля? Святослав Теофилович прошел в дальнюю комнату и выглянул из-за угла так тупо и' безразлично, как это сделал бы, скажем, слесарь ЖЭКа, бессмысленно любопытствующий по поводу того, сколько комнат в квартире. Мне сразу стало понятно его режиссерское желание точного сопоставления (вот что важно для оперы) того, что в это время происходит на сцене, с тем, что звучит в музыке. Не иллюстрация, а сопоставление! Стало жутко! Мы пытались добиться этого у актера. А ведь иной режиссер начнет пугать призраком, «основываясь» на музыке или «помогая» ей.

В «Повороте винта» надо, хотя это и не очень легко, убедить актера быть неестественно неподвижным. Задержи просящийся наружу жест, и эмоция, не найдя выхода, будет концентрироваться в звуке, фразе, глазах, наполнять и переполнять «жизнь духа». Вот вам пример актерского поведения для данной оперы.

Увлечение громким пением (болезнь слабых оперных певцов) вредит слову, а нет слова – нет оперы!

 

В комнате сдвинуты в сторону два рояля. Она сегодня принадлежит актерам. Рождаются и новая жизнь, и новые, незнаемые люди. Известные артисты и дети (почему дети знают все партии оперы и все мизансцены лучше взрослых, опытных актеров?) будто поселились в этой квартире. Расхаживают по комнатам, что-то жуют, дети - балуются (но в меру, чувствуя значение момента), в передней висят блестки - поиск будущего светового эффекта... Ставится спектакль? Не только! Рождается жизнь человеческого духа, нового, странного, но вполне реального; как рождается при исполнении инструментальных произведений Бетховена, Прокофьев.., Шостаковича... Как рождается она в цвете небольшого мазка кисти по полотну. Беседа по душам, о душе. Беседа всеми средствами сразу.

 

Я прошу актеров сделать небольшое, но резкое движение вперед. «Это - Бриттен!» --слышу одобрение сзади. Смотрю на рисунок Пикассо, стоящий сегодня на мольберте в комнате пианиста. Вижу страх, страсть, страдание! «Музыка Шостаковича!» - говорит мне пианист. Видимый образ, порождающий ассоциации... Искусство всеобъемлющее, вселенское.

 

Юбилей художника принадлежит не столько ему, сколько людям, искусству. Поэтому Святослав Теофилович не должен обижаться на меня за разглашение интимных сторон «нашего оперного содружества», ему придется извинить меня... У меня ведь есть свои профессиональные интересы - пропаганда истинной природы оперного спектакля. Я знаю, как не любит он всякого рода «разглашения», но сейчас, в год его 70-летия, я так крепко обнимаю его, что ему придется... Боже мой, как я рад видеть в нашем деле, деле оперной режиссуры, Святослава Теофиловича Рихтера!


Дмитрий Александрович Башкиров.

"Советская музыка", №6, 1985 г.

"Безграничность ощущения музыки".

 

 Осенью далекого военного 1943 года в Тбилиси неподалеку от моего дома, на улице Грибоедова, я впервые увидел Святослава Теофиловича Рихтера — молодого, стройного, светловолосого, в легкой рубашке, оживленно беседующего со своей изящной спутницей Ниной Львовной Дорлиак. Вскоре в Зале имени Руставели я услышал игру Рихтера, Осталось в памяти не только сильное впечатление от этой игры, но даже звучание отдельных произведений — Сонаты ор. 3 C-dur Бетховена, Scherzo cis-moll и Мазурки ор. 33 D-dur Шопена.

С тех пор могучее творчество С. Рихтера оказывает на меня сильнейшее воздействие и, так же, как для тысяч слушателей, для меня оно стало примером высочайших достижений в исполнительском искусстве. Десятки рихтеровских программ прослушаны мною за эти годы. Не возможно все их перечислить, но нельзя не вспомнить сейчас некоторые из них...

Пятидесятые годы: B-dur'ный Концерт Брамса с К. Зандерлингом в Большом зале консерватории (впечатление на всю жизнь, на всю жизнь моя любовь к этому сочинению), Appassionata (невероятное по дерзновенной смелости исполнение — финал!). Лист — Концерт Es-dur с Г. Абендротом. Шестидесятые годы: Бетховен, сонаты ор. 110, op. 111, вариации Eroica, Шуберт — гигантское прочтение Фантазии C-dur, Соната ор. 53 D-dur, восхитительные лендлеры; Шуман — Юмореска, Bunte Blatte, Лист — Соната h-moll, столкнувшая в крайнем противоборстве мефистофельское и фаустианское начала.

А Прелюдии Дебюсси! Много раз слышал их у Рихтера, но особенно запомнилось, как ни странно, его выступление в ЦДРИ много лет назад (там же замечательное исполнение всех новелетт Шумана и этюдов Шопена). Знакомый с прекрасными, «эталонными» записями Прелюдий В. Гизекингом, я словно впервые услышал у Святослава Теофиловича многие из них. Какая удивительная звуковая и образная фантазия! Не устаю восхищаться тем, как Рихтер исполняет Прелюдии и особенно Этюды-картины Рахманинова (как поразил в свое время, например, совершенно по-иному услышанный средний эпизод «заигранной» g-moll’ной Прелюдии!). Говоря о рихтеровском Рахманинове, нельзя не вспомнить и недавнее впечатление — Мелодию, сыгранную на «Декабрьских вечерах» 1981 года — какие-то непостижимые печаль, красота, благородство!

Наконец, Прокофьев. Уже несколько поколений музыкантов и слушателей воспитаны на рихтеровском постижении Прокофьева. Много и справедливо восторженно писалось о трактовке триады сонат (Шестая, Седьмая, Восьмая). Но как не сказать, например, о таком шедевре, как Вальс из «Золушки», прозвучавший в прокофьевском recital'e 1981 года! Незабываемы выступления Рихтера как ансамблиста — будь то концерт с Н. Дорлиак, услышанный еще в 1956 году в Праге, или словно заново открытый Квинтет Дворжака, исполненный в содружестве с Квартетом имени Бородина, или интерпретация Сонаты Бриттена, где партнершей пианиста выступала Н. Гутман...

 

Значение творчества артиста надо, очевидно, оценивать по его высшим достижениям. С этой точки зрения Рихтер — явление особого порядка. Репертуар его безграничен, и практически во всех стилях им созданы уникальные исполнительские творения.

Бесспорно, личность художника отражается в его творчестве. Увы, мы с грустью должны признать, что часто талант лицедейства заслоняет для многих слушателей подлинную человеческую сущность артиста и создает иллюзию возвышенного там, где оно отсутствует. Но Святослав Теофилович своим подвижническим служением музыке, постоянной внутренней борьбой за достижение художественного и этического идеала являет нам редкое единение большого артиста и выдающейся личности. Мощный волевой импульс его интеллекта, сочетание огромной эрудиции и редчайшей восприимчивости, проявляющихся как в охвате огромных звуковых пространств, так и в отработке тончайших деталей, непогрешимое мастерство на службе воплощения идеи — все это создает в зале, внимающем Рихтеру, особую магическую атмосферу.

 

То, что Рихтер сконцентрировал всю бесконечную талантливость своей натуры в музыке, в исполнительстве, кажется мне не случайным. Ведь именно музыка, как никакой другой вид искусства, выражает в наиболее всеобъемлющих формах суть явлений, их взаимосвязь, несет ценнейшую информацию об эмоциональной жизни человечества.

Не стоит, пожалуй, противопоставлять «титанические крайности» игры Рихтера в 40—50-е годы творчеству 70—80-х. Ныне художником достигнута высшая гармоничность и упорядоченность духа и материи. Но ведь интуиция творца не есть застывшая данность и способна развиваться на базе как художественного, так и жизненного опыта. Изменения в исполнительской манере Рихтера кажутся в этой связи результатом не только накопления этого опыта, но и его редкостного осознания. Поэтому, наверное, именно сейчас в игре пианиста так заметно стремление осмыслить и закрепить трудно поддающиеся фиксации моменты высоких озарений интуиции. Соразмерность и просветленность, удивительное ощущение времени как философской категории, характеризующие игру Мастера в последние годы, — как бы закономерный результат вулканических взрывов прошлого.

Может быть, самое удивительное свойство Рихтера — стремление не к самовыражению, как у многих ярких артистов, но к искусствовыражению. Он словно ощущает себя инструментом, посредством которого само искусство являет нам свои идеи. Парадоксальность же иных исполнительских решений Рихтера — парадоксальность истины, создающая иногда удивительный сплав «искусства переживания» с «искусством представления». Творец как бы ощущает себя одновременно актером и зрителем.

Музыка — своего рода вселенная, пространства и глубины ее бесконечны, познание ее не может быть исчерпано. Рихтер, быть может, как никто другой из исполнителей, ощущает эту безграничность мира музыки. Не потому ли он, достигнув, кажется, предельного совершенства, бесконечно ищет все новые и новые средства и формы для выражения своего поистине «космического» знания?! Не потому ли, слушая Рихтера, часто думаешь о том, что его внутреннее видение мира превосходит даже самые совершенные средства воплощения?!

 

Святослав Рихтер — бесспорно, создатель новой исполнительской традиции, его искусство стало своего рода исторической категорией, неотъемлемой частью культурной жизни нашего общества. Все, что создает Рихтер, вызывает самое пристальное внимание и живейший интерес современников. Это и понятно. Рихтер во всех ипостасях — великий музыкант, мыслитель, мастер, делающий нашу интеллектуальную жизнь богаче и интереснее, дарящий минуты погружения в самые глубины музыки, заставляющий нас размышлять и волноваться.

Опубликовано в журнале "Советская музыка" N6, 1985 


А.Щёкин-Кротова.

 "Советская музыка", №6, 1985 г.

 

Родство душ

 

Святослав Рихтер и Роберт Фальк

 

О встрече музыканта и художника я вкратце упомянула в моих воспоминаниях «Становление художника» *. В силу ограниченного объема публикации многие страницы рукописи не вошли в нее, я лишь пунктиром наметила вехи жизни и творчества Роберта Фалька. А сколько еще событий и встреч хранит благодарная память, сколько интересных людей бывали в его мастерской: музыкантов и ученых, поэтов и художников и просто добрых и прекрасных друзей и знакомых! О встрече музыканта и художника стоит рассказать более подробно.

 

Первая встреча Роберта Рафаиловича с музыкой Рихтера произошла совершенно случайно: в метельный вечер из черной тарелки хриплого уличного репродуктора Фальк услышал «Аппассионату» Бетховена, затем поразившее его странное сочетание древнеславянского имени и немецкой фамилии исполнителя – Святослав Рихтер! – и тут же безошибочно определил, что молодому пианисту предстоит занять ведущее место в славной плеяде музыкантов мирового значения.

 

Фальк был очень хорошо подготовлен к тонкому восприятию музыки. С детства он готовился поступать в консерваторию, но тяга к живописи победила желание стать пианистом-профессионалом. Он стал художником. Однако музыка не ушла из его жизни. Он сам иногда просиживал у рояля, охотно музицировал с друзьями, усердно посещал концерты, в нашем доме всегда звучала музыка. С этого вечера Фальк стал следить за выступлениями Рихтера, не пропуская ни одного его концерта, где бы Рихтер ни играл: в залах ли Московской консерватории, в Зале имени Чайковского, в Политехническом музее, в аудитории Университета.

А Рихтер играл тогда часто, щедро, охотно бисировал, программы его были насыщены, но выдержаны по содержанию: он не любил «совмещать» разных композиторов в одной программе, в один вечер он играл только одного композитора, иногда двух-трех, близких по времени и по стилю.

 

Послевоенные годы, когда наша страна восстанавливала разрушенные врагом хозяйство, производство и очаги культуры, драгоценные памятники истории, когда еще кровоточили раны, нанесенные войной каждой семье нашего многомиллионного народа, как-то особенно заметно было тяготение широкой публики к серьезной музыке. Концерты Нейгаузов (отца и сына), Софроницкого, Юдиной, Гринберг, Эмиля Гилельса, Анатолия Ведерникова, других серьезных, значительных музыкантов звучали в филармонических залах, всегда полных, и по радио.

 

Фальк почти каждый вечер уходил слушать музыку – из затворничества своей мастерской, где он мужественно и упорно работал днем. Он знаком был лично с некоторыми композиторами и артистами, которые снабжали его контрамарками, а чаще всего он доставал билеты в последние ряды галерки или обычные входные и потом присаживался на ступеньках лестниц. Он просто не мог жить без музыки. Музыка поддерживала его дух и тогда, когда судьба бывала к нему сурова.

Концерты Рихтера Фальк полюбил всем своим существом, о своих впечатлениях рассказывал друзьям и знакомым с молодым увлечением.

 

Я не записывала тогда его высказывания, но некоторые запомнила и теперь могу привести их (не дословно, а передать смысл). Фальк говорил, что прежде всего его поражает в Рихтере чувство формы: уже с первого аккорда становится очевидным, что музыкант словно слышит всю композицию одновременно. Удивляла также способность перевоплощаться в самые разные музыкальные стили, играть музыку каждого автора только в ему свойственном «колорите». «Если художник любуется красотой своей палитры, это еще не значит, что на холсте его возникнут прекрасные образы, – говорил Фальк. – А Рихтер никогда не любуется красотой звучания клавиатуры, звук ему нужен для создания образа. Он извлекает из рояля такое разнообразие звучания, что диву даешься, как этого можно добиться всего лишь десятью пальцами...»

 

Главное в исполнении Рихтера – глубокое проникновение в мысль композитора, в его сердце. Именно поэтому, когда Рихтер играет давно знаковые вещи, которые мы слышали у других замечательных исполнителей, мы воспринимаем их как-то совсем по-новому и удивляемся, что до сих пор не знали тех тайн, в которые он проник. Фальк уверял, что до Рихтера он не представлял себе с такой очевидностью, какой замечательный композитор Шуберт («Рихтер открыл нам Шуберта»).

 

Мир, который открывал своей игрой Рихтер, как-то по- особому волновал Фалька, был ему очень близок. Мощь и нежность, страсть и строгость, поэтичность и высокая простота, естественность. Фальк называл это «реальным звуком». Очень близка была ему способность Рихтера вызывать в слушателях зрительные образы, особенно это ярко проявлялось в таких произведениях, где сам композитор открывал к этому путь. Например, «Картинки с выставки» Мусоргского, «Образы» Дебюсси, произведения Шумана, Шуберта, Шопена, Листа. Помнится, что и Г. Нейгауз отмечал способность Святослава не только «слышать», но и «видеть» исполняемые им произведения и объяснял это его композиторским талантом. (Рихтер никогда не выносит на эстраду своих сочинений.) «Когда Рихтер играет Бетховена, – говорил Фальк, – то кажется, что сам автор вселился в существо артиста и открывается нам в его образе».

 

Надо сказать, что Роберт Рафаилович, судя по его письмам из Парижа, в зрелые свои годы охладел не только к музыке романтиков, но и к Бетховену. «Меня все более и более стал увлекать Моцарт. Это сейчас мой второй после Баха любимый композитор. Даже Бетховен стал для меня часто уже чересчур романтичным. Если можно так выразиться – у романтиков все ощущения как бы физиологически душевные, а у классиков отвлеченно душевные и духовные», – писал он в Москву из Парижа своему другу, художнику А. Куприну в 1935 году2. А приближаясь к зениту (Фальку было в 40-х годах уже около 60 лет), он снова обрел, благодаря Рихтеру, утерянный мир, так волновавший его в молодости, – мир музыки романтиков (хотя Бах и Моцарт остались для него самыми любимыми).

 

Мне кажется, что дар Рихтера видеть в звуках «зрительные образы» перекликался с даром Фалька ощущать, слышать в живописи закономерности музыки 3.

Не стоит перечислять всего того, что мы услышали в концертах Рихтера. Скажу только, что огромная амплитуда программ пианиста поражала Фалька: «В его голове огромная библиотека томов музыки всех времен, и каждый том он прочитывает нам очень по-новому, очень по-своему, но убедительно достоверно».

 

Когда дебютировал в Малом зале консерватории замечательный дуэт – Нина Дорлиак и Святослав Рихтер, мы не пропускали ни одного вечера. Это были строго и тонко подобранные вокальные циклы (одного или нескольких композиторов одной эпохи), истинно камерное музицирование, подлинное сотворчество певицы и пианиста. Фалька прельщали в этих концертах чистота интонации, изящество нюансировки, инструментальная точность музыки, абсолютная ясность дикции, уважение к поэтическому Слову.

 

В 1945 году Рихтер появился у нас в мастерской4. Появился в одно из воскресений, когда Фальк собирал у себя друзей, чтобы показать картины, созданные в годы войны. Не избалованный выставками, Фальк не мог удовлетвориться одной лишь возможностью, написав картину, поставить новую работу лицом к стене. Он любил показывать свои произведения поэтам, музыкантам, ученым – они глубже проникали в мир его поэзии, тогда как художников зачастую больше интересовала «кухня» ремесла.

 

Рихтер показался мне совсем юным, а ведь ему уже было около тридцати лет. Высокий, с великолепно вылепленной головой, с сильными, крупными, прекрасными руками, трогательно вылезавшими из слишком коротких, не по росту, рукавов потертой вельветовой курточки, он напомнил мне чистые благородные образы юношей из произведений Гёте и Шиллера. Таким как-то запечатлел его Фальк в односеансном акварельном портрете, который я после смерти Роберта Рафаиловича подарила Нине Львовне Дорлиак.

 

Рихтер стал частым гостем в нашей мастерской. Он назвал воскресные показы картин Фалька «концертами живописи». Действительно, очень похоже: гости (зрители) сидят молча (Фальк не любил, когда разговаривали во время просмотра, а тем более, когда восхваляли – он морщился и отмахивался от похвал, как от мухи); художник так же молча ставит на мольберт одну картину за другой. Святослав тоже молчал, но всем своим существом просто переселялся в картины Фалька, а в его обращении к художнику светилась какая-то почтительная нежность. Он был скромен, застенчив. А ведь как раз тогда, после конкурса, начался его звездный путь к мировой славе.

 

Рихтер не был просто зрителем – он был художником (не только в музыке). Фальк говорил, что не будь Святослав великим музыкантом, он стал бы крупным художником. Рихтер много писал акварелью и, главным образом, пастелью, писал пейзажи городов, картины природы. Не с натуры, а по памяти, по воспоминаниям. Натура запечатлевалась в его мозгу с абсолютной точностью. На его пастелях узнаешь без ошибки переулки Москвы, пейзажи Подмосковья. Они точны и лиричны. Фальк попросил одну его пастель себе – зимний городской пейзаж сквозь чугунную решетку. В 1960-х годах друзья-художники организовали в Тбилиси выставку работ Рихтера и она имела шумный успех. Генрих Густавович рассказывал нам, что когда он попросил Святослава рассказать о своих впечатлениях от Праги (после гастролей), то Рихтер промолчал, улыбнулся, а потом принес целый ворох живописных работ, где Нейгауз узнал все памятные ему места в этом прекрасном старинном городе. Это Рихтер сделал для своего учителя вместо рассказа.

 

Ходит легенда о том, что Рихтер брал уроки живописи у Фалька. Такая легенда возникла не случайно. Как-то на далекой прогулке по Подмосковью – Рихтер любил бродить пешком по полям и лесам, отшагивал за день десятки километров – зашел он перекусить в придорожную деревенскую столовку. Пьяный хулиган стал грубо приставать к молодой спутнице Рихтера, а тот, без лишних слов, сбросил его с лестницы. Однако хулиган крепко вцепился в большой палец правой руки Святослава и растянул его.

Фальку стало известно, что Святослав просит «принять его в ученики» – он хочет серьезно брать уроки живописи. Я помню, как Фальк приготовил для Рихтера натюрморт из группы ярких предметов. Пришел назавтра Рихтер, спокойный, бодрый, взглянул на приготовленную постановку и сказал, что он готов заняться живописью, если рука не поправится (пока же он играет этюд Скрябина для левой руки). Поговорив об этом, он быстро распрощался и ушел. «Ему не понравилась постановка», – упрекнула я несколько смущенного мужа. Но назавтра Рихтер принес картон, на котором с абсолютной точностью были написаны предметы, были соблюдены композиция, цвет. Все выглядело вполне профессионально. Тогда-то Фальк и сказал мне: «Чему же его учить, он уже художник».

 

Рихтер проявлял большой интерес к изобразительному искусству: бывал в музеях, на выставках, посещал мастерские художников, собирал у себя книги по искусству, живопись, графику.

Необходимо заметить, что собрание Рихтера отличается от обычных собраний коллекционеров. У него собраны только произведения его друзей-художников, независимо от их профессиональных рангов. Рихтер не любит завешивать картинами все стены от потолка до пола, демонстрируя свои сокровища, Обычно у него дома, как у японцев, висят одна или две картины, акварели. Временами они заменяются другими. А вся коллекция хранится в «запасниках»– стенных шкафах и ларях, так же как и книги, и ноты. Но иногда он устраивает у себя выставку работ кого-либо из своих друзей-художников или объединяет какой-либо темой картины многих художников. Одной из таких выставок была «Музыкант и его встречи в искусстве», экспонированная по предложению И.Антоновой – директора Государственного музея изобразительных искусств имени А.С Пушкина, – в залах музея (1978) и вызвавшая большой интерес любителей живописи.

 

Когда в 1957 году, за год до смерти, в очередной раз не состоялась выставка произведений Роберта Рафаиловича, Святослав понял, что Фальку просто необходимо увидеть свои картины вне обстановки мастерской. Он предложил свою квартиру на улице Неждановой в качестве выставочного зала. Было отобрано семнадцать картин из тех, что особенно нравились Святославу, очень обдуманно экспонированных Рихтером на стенах его небольшой, но просторной квартиры. Рихтер не любил загромождать свое жилище ненужной мебелью. А в этом случае вообще все было убрано из «выставочного зала» кроме рояля, кресел и дивана. Святослав вручил Роберту Рафаиловичу ключи от своей квартиры и предложил ему приводить на выставку всех, кого он пожелает, в любое время. Конечно, Фальк – человек скромный и деликатный – очень осмотрительно пользовался разрешением и приглашал сюда только самых близких ему людей. Роберт Рафаилович просил, чтобы на выставке бывала музыкальная молодежь, чтобы здесь звучала музыка.

 

Рихтер собственноручно сделал к этой выставке несколько экземпляров рукописного каталога с вклеенными в него фотографиями картин и интерьеров. В архиве Фалька свято хранится один такой экземпляр. Когда я листаю его, мне вновь вспоминаются годы общения Фалька и Рихтера, музыкальные увлечения художника, страстная поглощенность пианиста живописью. И вновь звучат в моей памяти слова Фалька: «Если бы Святослав не был великим музыкантом, он стал бы крупным художником...»


Поздравляют зарубежные музыканты

 "Советская музыка", №6, 1985 г.

 

Золтан Кочиш

ВНР

 

С радостью пользуюсь я случаем поздравить от имени представителей венгерской музыкальной общественности Святослава Рихтера с его 70-летием и попытаться выразить то благоговейное восхищение, с которым мы, венгерские музыканты, преклоняемся перед одним из самых выдающихся исполнителей нашего времени.

 

С любителями музыки нашей страны у Рихтера сложилась особая связь. Он гастролирует у нас часто и подолгу. Мы имеем возможность слушать его в течение более чем тридцати лет, почти полностью знакомы с его репертуаром – привилегия, которая не дана любителям музыки многих других стран. Со времени первого выступления Рихтера в Будапеште 4 марта 1954 года каждый из почти пятидесяти его концертов в Венгрии становился подлинным праздником Музыки. Более того: силой своего искусства, высотой культуры, несравненным исполнительским мастерством, гуманизмом, который излучает его личность, Рихтер оказал огромное воздействие на наших музыкантов, на всех, кому посчастливилось хоть раз соприкоснуться с его творчеством.

 

Передавая Святославу Теофиловичу наилучшие пожелания венгерских музыкантов, я хотел бы выразить надежду на новые и новые встречи с его искусством. Они необходимы нам как общение с одним из наших главных учителей в той школе, credo которой: быть человеком.


Эрик Тавастшерна

Финляндия

"Советская музыка", №6, 1985 г.

 

Когда слушаешь Святослава Рихтера, создается впечатление, что игра – его естественный способ самовыражения. Кажется, что он никогда не упражняется, а его техника – непостижимое врожденное свойство. Есть пианисты, играющие, например, трансцендентный этюд Листа «Блуждающие огни» в безумно быстром темпе, что, несмотря на всю музыкальность, оставляет ощущение механического процесса. Рихтер играет это сочинение необычайно поэтично, сохраняя при этом присущий Листу демонизм.

 

В искусстве Рихтера духовная сторона неотделима от техники. Именно потому, что вопросы техники не составляют для него сложностей, он может полностью посвящать себя духовной стороне исполнения. С моей точки зрения, «Картинки с выставки» Мусоргского – одно из наиболее блистательных произведений фортепианной литературы. Я слышу возражения: «Непианистично!». Напротив, очень пианистично, ибо звучание и дух музыки тут составляют единое целое, причем совершенное целое. Любая оркестровая транскрипция в той или иной степени искажает эту гармоничную целостность. Когда В.Горовиц, вдохновленный равелевской инструментовкой, украшает оригинальный фортепианный текст и тем самым облегчает интерпретаторскую задачу исполнителя, общее монументальное впечатление ослабляется.

 

Удивительно, что скромные акварели Гартмана дали столь мощный импульс вдохновению Мусоргского! У Рихтера волшебно проявляются краски раннего импрессионизма в «Балете невылупившихся птенцов» – а затем «Богатырские ворота» предстают подобно сцене коронования Бориса.

Между «Богатырскими воротами» и Прелюдиями Рахманинова – огромная дистанция. В Прелюдиях звук рихтеровского фортепиано расцветает подобно сирени белой ночью в Ленинграде. Оттенки звучания в Первой fis-moll'ной Прелюдии ор. 23 проникновенны и изысканны, как у Шопена. Напротив, h-moll'ная Прелюдия ор. 32 полна возвышенного трагизма.

 

В мае 1981 года в Большом зале Московской консерватории я имел счастье слышать исполнение Святославом Рихтером большой программы, составленной из сочинений С. Прокофьева. Играя свободно, он тем не менее точно следует композиторским предписаниям. Меня не покидает ощущение, что каждый раз он как бы создает сочинение заново, так, как это сделал бы сам автор. И каждое выступление превращается как бы в премьеру.

Со стыдом признаюсь: я слабо знаю фортепианные сочинения Прокофьева. К примеру, Легенда ор. 12, № 6 прозвучала для меня как откровение. Начало ее С.Рихтер сыграл скромно, мерцающим, совершенно неземным звуком. Изысканное сочетание диссонансов с отдаленным звоном колокольчиков под руками пианиста превращалось в некую мистерию в духе Дебюсси.

 

Есть пианисты, которые, исполняя Прокофьева, обращаются с роялем как с ударным инструментом. Рихтер никогда не терял певучести фортепианного звука – даже в самых искрометных пассажах Шестой сонаты. Основную тему первой части он играл неистово, с силой, и при этом – звучание его инструмента оставалось прекрасным. Вальс, напротив, напоминал сновидение, что создало необычайный контраст. Решающим же было пробуждение при возвращении к главной теме. В этом сказалась тонкость Рихтера – музыканта-психолога, схватывающего каждый отдельный миг в веренице событий. В такие моменты у публики замирает дыхание – и не случайно: Рихтер трактует финал как кульминацию огромной мощи.

 

На этот раз он был щедр и подарил публике множество номеров на «бис». Фортепианная обработка Прокофьевым вальса Наташи и Андрея из его оперы «Война и мир» вызвала во мне воспоминания об одном весеннем вечере, который я провел в Ленинграде в 1946 году. Тогда в Малом театре оперы и балета состоялась премьера «Войны и мира». Вальс h-moll написан в духе Шопена, но пронизан русской интонацией, проявляющейся во вступлении тубы. Все эти тонкости Рихтер блестяще передает на фортепиано.

 

В тот год я встретился в Ленинграде с Прокофьевым. Его образ неизменно встает перед моим мысленным взором, когда я слышу игру Рихтера. И мне становится ясно: когда Рихтер играет Прокофьева, можно с уверенностью говорить об отождествлении композитора с пианистом.

Об искусстве Рихтера следует написать множество новых книг. Я остановился здесь лишь на некоторых своих личных воспоминаниях. Скажу еще о двух.

 

...Однажды в Люцерне: Равель – «Отражения», «Долина звонов». Воспоминание, возникающее при звуках колоколов и замирающее в траурном пении.

 

...В Хельсинки: два аспекта в музыке Шуберта. Наследие Бетховена и Судьба в c-moll’ной Сонате.

 

В B-dur'ной Сонате Шуберт – ясновидец, композитор будущего, предвосхищающий вершины позднего романтизма. Рихтер тогда сказал мне: «Теперь Вы видите, отчего необходимо повторять первую часть экспозиции. В противном случае басовая трель в нюансе пропадает. А ведь она как раз и является определяющей». После этого он улыбнулся. Как Аполлон из Вейи.


Дитрих Фишер-Дискау, Юлия Варади

Западный Берлин.

"Советская музыка", №6, 1985 г.

 

Дорогой Слава!

Шлем сердечнейшие пожелания счастья к Твоему почтенному и вовсе Тебе не подходящему юбилею. Мы шлем также благодарность судьбе, которая близко свела нас с Тобой. Ибо Твой художнический способ существования являл нам пример самоотверженного служения творениям великих, Твоя человеческая отзывчивость делала нас внутренне богаче. Мы сохраняем нашу мысленную связь с Тобой и Ниной.


Наталия Дмитриевна Шемятенкова

 "Москва", №3, 1985 г.

Музыка Рихтера

(к 70-летию Святослава Рихтера)

 

Надо растворяться в музыке и честно ей служить.

Святослав Рихтер

Бывают в жизни явления, о которых и писать и говорить невыразимо сложно. Их принимаешь сердцем и чувствуешь как наступление весны, как грозу, как теплый летний дождь. Они пробуждают в душе светлые силы, окрыляют, возвышают, очищают, навевают тихую печаль или безотчетную радость. Таким явлением в музыке, сильным и необъяснимым, является Святослав Рихтер.

Пианист века... Так называют Рихтера, и это определение справедливо, ибо он воплощает в себе всю глубину и емкость понятия «XX век», времени больших контрастов, взлетов человеческого разума и трагедий, времени дерзаний и огромных свершений. Какие просторы для художника открылись! Человек, остро чувствующий современность, Святослав Рихтер сумел синтезировать все лучшее, заключенное в нашем времени, выделив главное, отбросил незначительное, наносное в музыке. Силой своего таланта и честности он открыл людям подлинные богатства музыкальной культуры. Растворение его в музыке — явление уникальное. Бережное отношение к авторскому тексту, предельная скромность — эти свойства пианиста известны каждому, кто его слушал, кого не раз пленяла музыка, как бы сама по себе рождающаяся на глазах и парящая над залом. Это самоотречение — настоящий подвиг ради искусства, высшая степень бескорыстного служения музыке.

О Рихтере много пишут критики, тщательно разбирая каждый его концерт, потому что он всегда становится незабываемо ярким событием культурной жизни, всегда несет что-то новое, неповторимое, и это, естественно, дает пищу для размышлений. Не будучи музыковедом, я не берусь судить о тонкостях исполнительской техники, писать о том или ином сыгранном им произведении. Для меня Рихтер совершенен, и техника его блистательна уже потому, что на нее не обращаешь внимания, а слышишь и даже видишь саму музыку, образную и выпуклую. Я осязаю ее как широкое полотно, бесконечно прекрасное и объемное. Сила сопереживания становится настолько отчетливой, что начинаешь чувствовать радость или грусть, тревогу или одиночество, неумолимый бег времени и страдания, мучительную обреченность или восторг... Я получаю истинное наслаждение от музыки Рихтера, я не оговорилась, именно его музыки, потому что ему дано подняться до таких вершин перевоплощения, так глубоко проникнуть в замысел композитора, его настроение, состояние духа, что он по праву становится соавтором исполняемой музыки. Отсюда столь совершенное слияние интерпретации с самим произведением. Раскрывая себя в музыке, он раскрывает прежде всего автора. Духовный мир Рихтера кажется беспредельным, именно в нем черпает он ощущения эпох, стилей, характеров, порой скрытых под густыми напластованиями культур и времен. Ему подвластно все.

Познание музыки — жажда, испытываемая Рихтером с самого детства, и она неутолима. Его репертуар обширен и разнообразен, он многое любит и «все любимое», по его словам, хочет «донести до слушателей». Рихтер — настоящий Просветитель в музыке. Он часто меняет программы концертов, разучивая сложные и мало исполняемые произведения, выступает всюду, начиная с музыкальных школ и клубов и до прославленных залов мира, организует, заражая своей увлеченностью и собирая вокруг своего имени выдающихся музыкантов, музыкальный фестиваль в Турени (Франция) и «Декабрьские вечера» в Москве. Не будучи преподавателем консерватории, он так тонко и понятно учит мастерству молодых музыкантов на репетициях и концертах, что это стоит иных «университетов». Его игра с ансамблями еще один пример скромности и такта великого музыканта, намеренно уходящего на второй план, подчиняясь полностью музыке, слитой в одно дыхание.

Музыка, отдаленная от нас десятилетиями и столетиями, звучит современно и рождает глубокие ассоциации общечеловеческого звучания. В этом сила искусства настоящего, бессмертного, искусства на все времена. Рихтер стремится, исходя из нового познавать старое, поэтому он современен, и еще потому, что творческий процесс идет в нем непрестанно. Он художник вечного поиска, руководствующийся незыблемым принципом — «все должно исполняться как будто впервые».

Как охватить талант этого человека, так много сумевшего сделать? Наделенный бесценным даром, он приложил к данному природой сверхчеловеческие, титанические усилия, еще раз подтвердив известный афоризм: «Талант — это труд».

В своем познании музыки он пришел к самому сложному: ясности и простоте. Он стал гением. Ведь гениальное — всегда просто, только путь к этому так тернист и полог, что не всем гениям удается при жизни услышать это высочайшее признание. Рихтеру посчастливилось. И еще ему посчастливилось стать искренне, глубоко любимым слушателями всего мира. А это стоит целой жизни. «...Умение достойно проявить себя в своем природном существе есть признак совершенства и качество почти божественное», — писал французский философ эпохи Возрождения. Как это верно сказа-то, и как это замечательно удалось Святославу Рихтеру!

Служение музыке потребовало от Рихтера всего его без остатка, подчинив его жизнь жесткому регламенту. Общительный и обаятельный, чуткий и наблюдательный, тактичный и остроумный, бесконечно добрый и простой, скромный до аскетизма, он сторонится суеты, равнодушен к славе. Его мир — мир особый: он любит живопись, и очень хорошо рисует, любит фото и кино и много снимает, находя необыкновенные, редкие ракурсы, он проявляет незаурядность во всем, за что берется. Он бесконечно любит природу Подмосковья, старые улицы Москвы и много ходит пешком. Но жизнь заставляет его отказываться от многого, что доставляет удовольствие. Иначе и невозможно было бы осуществлять главное дело жизни.

Его образ жизни кажется уединенным. Это толкуется порой неверно. В его уединенности, нет гордыни. Рихтер всегда обращен к внешнему миру, живет ради людей, им движет стремление успеть сделать как можно больше. Но для этого надо много, очень много времени, а оно неумолимо летит... Человек, достигший вершин мастерства и мудрости, глубоко «переживающий» музыку и познавший ее истинную красоту и ценность, благодарный ей за свое счастливое прозрение в жизни, Рихтер чувствует себя обязанным сделать еще больше. Он вынужден ограничивать себя во многом, в том числе и в общении. Уединение — мастерская его духовного мира. Он познает самого себя, преодолевая наедине сомнения, достигая гармонии души, оберегая ее цельность. Он должен наконец достигать предельной ясности мысли, а это возможно только при глубокой внутренней сосредоточенности. С ясностью и вдохновением он идет к нам и дарит совершенное творение, первозданно-прекрасное, пережившее свое время и устремленное в будущее.

И эта музыка потрясает, властно увлекая за собой. Зал буквально цепенеет, напряженно следуя за мыслью, музыканта. А он щедро открывает всем свой особый светлый и страстный мир, дарит способность услышать и увидеть в музыке всю возвышенность и величие торжествующего в веках, непобедимого человеческого духа.

В такие мгновения кажется, происходит прекрасное соприкосновение душ пианиста, композитора и слушателей, чудесное движение в мир гармонии. В воображении возникают удивительные образы, душа переполняется чувствами, которые хочется излить. Рождаются поэтические строки, навеянные музыкой...

...И завершая свой обряд,

Сентябрьский день скользил к закату.

Дворец был дымкою объят,

И лев дремал пред ним косматый.

И классицизма строгий лик

Взирал изысканно и прямо.

Он простотою был велик

В убранстве осени багряном.

Дождя рассыпалась казна,

Умыв дворцовые колонны,

Легко струилась желтизна,

Собою напоив салоны.

Сквозь полукружья окон зала

Синело небо в вышине.

Мазками осень разбросала

С палитры краски в тишине.

Стекались по аллеям люди,

Шли молча, листьями шурша.

Сам день, казалось, был прелюдией

К тому, чего ждала душа.

Весь в ожидании полета

Стоял рояль, взмахнув крылом

Готовые сорваться ноты

Нетерпеливо бились в нем.

Тот миг пришел издалека,

И Рихтер замер на мгновенье,

Предвосхищая вдохновенье,

Дрожала сильная рука.

Вот «Баркарола» зазвучала,

Светла, прозрачна, весела,

И в бликах солнечных качалась,

И легкость ветра донесла.

И тройка русская летела,

Призывно, радостно звеня,

Умчать нас будто бы хотела

В простор заснеженного дня.

Как шаль, своим теплом укрыла

Мелодия «У камелька»,

И стало так уютно, мило

И грустно, может быть, слегка.

А мысли далеко витали,

Уйдя в раздумья о былом.

И образы все возникали

И хороводили кругом.

И вспомнилось, как коротали

В мечтах о радости простой

Встарь вечера, в огонь бросая

Поленья с нежной берестой.

Теряли, верили, любили,

Не избегая слез и мук.

Прощать умели, дорожили

Улыбкой и пожатьем рук.

И должно нам судьбе воздать,

Что музыка жила, дышала

И мысли наши возвышала,

Зовя любить и сострадать

И солнце в душу проникает,

И разум смело озарит.

Все краски мира взор впитает,

Все впечатленья оживит.

Тоски растает холодок,

Что так предательски забрался

В укромный дальний уголок

И долго в сердце оставался.

Вот сумерки уже упали,

Чайковский больше не звучал.

И стало тихо-тихо в зале:

Застыл артист, рояль молчал.

Вдруг в упоении стихией

Взорвал аккордом тишину,

И ветры яростно-лихие

Нас подхватили, мы — в плену...

В плену рахманиновских звуков,

Порывов, мыслей и страстей,

Рождаемых в прекрасных муках,

Способных разнести «Стейнвей».

И к тайне звуков приобщая,

Нас музыкант повел с собой,

И ум, и сердце очищая

В раздумьях над чужой судьбой.

И образы живые всплыли,

Скульптурная рельефность чувств

Нас покорила, захватила,

Сорвав восторг с застывших уст.

А откровенье все звучало,

Но видно было — в складках лба

Жемчужное сверкание венчало

Усилья вдохновенного труда. 

Журнал "Москва", №3, 1985 г.





Евгений Голубовский

«Вечерняя Одесса», 19/03/1985

 

МОЛОДОСТЬ МУДРОСТИ

 

Исполняется 70 лет со дня рождения Святослава Рихтера, Героя Социали­стического Труда, народно­го артиста СССР, лауреата Ленинской и Государствен­ной премий. В календаре памятных дат, выпускаемых ТАСС, приведена краткая биография выдающегося пианиста современности, где отмечено, что в 1933— 1937 годах он был концерт­мейстером Одесского те­атра оперы и балета, а в 1934 году впервые высту­пил в Одессе с сольным концертом...

 

Захотелось встретиться с людьми, которые были свиде­телями начала творческой биографии пианиста, дру­зьями его той, уже отдален­ной от нас полувеком поры. И вот в архиве, точнее, дома­шнем альбоме доцента госуниверситета Татьяны Диомидовны Вербицкой мы смотрим одесские фотографии Свято­слава Рихтера, а затем в кон­серватории профессор Люд­мила Наумовна Гинзбург пока­зывает письма, поздравитель­ные открытки, приглашения на концерты.

 

Людмила Наумовна, как и когда вы познакомились со Святославом Теофиловичем! Когда его впервые слушали?

 

Увы, дневников я не вела и не веду, поэтому точную да­ту назвать затрудняюсь. Учи­лась в Одесской консервато­рии я с 1931 по 1936 год. И вот в самом начале тридцатых годов познакомились мы со Святославом. Правда, тогда его все называли Светик - и было в этом нечто боль­шее, чем созвучие с именем; он действительно светился, горел... Познакомились мы в филармонии. В те годы Одес­ская филармония проводила к каждому празднику массу концертов в рабочих клубах и общежитиях. Аккомпаниато­ров штатных, конечно же, не хватало. Поэтому многие пи­анисты приходили в филар­монию, чтобы получить путевки для разового высту­пления.            Условие одно: нужно было уметь аккомпанировать без репетиций. На ре­петиции не было времени, И вот тут я услышала легенды о Светике Рихтере, мальчиш­ке, который нигде не учится, но лучше всех аккомпанирует.

 

Рихтер, действительно, в Одессе ни в музыкаль­ной школе, ни в консер­ватории не учился. У него было то, что называлось ког­да-то «домашним образова­нием». Правда, помню, что много общался он не только с отцом, пианистом и орга­нистом, но и с известным му­зыкантом Б. Тюнеевым.

А в 1933 году Святослав Теофилович начал работать концертмейстером балета. Он увлекся этой работой. Ему был интересен оркестр, воз­можность играть для солис­тов. Уже в эти годы прояви­лось качество, ставшее од­ним из самых характерных для него, - жадность к по­знанию музыки. Он уже тог­да, в юности, сыграл все, что было в библиотеке театра. Вот это желание узнать как можно больше, заразить сво­ей любовью окружающих ос­талось у него на всю жизнь.

На первом концерте Рихте­ра я не была. Но о нем гово­рили в городе, его обсужда­ли. А, согласитесь, это не час­то бывает, чтобы тебя заме­тили, запомнили после перво­го же концерта.

 

И Рихтер, и вы учились у Г. Г. Нейгауза в Москве. Ка­кие эпизоды тех предвоенных, первых послевоенных лет наиболее памятны?

 

Когда в 1937 году Свято­слав приехал в Московскую консерваторию, его прослу­шал Генрих Нейгауз. И сказал фразу, которую запомнили все: «По-моему, это гениаль­ный музыкант». Время под­твердило, что ощущение на­шего учителя после первого же прослушивания не было преувеличенным.

В классе Нейгауза царили дружба и товарищество. Мы жили одними интересами, од­ними заботами. Душой клас­са был Рихтер. Он организо­вывал музыкальные вечера, пропагандировал новые про­изведения, увлекал на спек­такли, выставки. В нем была неуемная энергия просвети­теля. И сейчас, когда Рихтер стал организатором традици­онных «Декабрьских вечеров» в Государственном музее изо­бразительных искусств имени А. С. Пушкина, я вижу в этом продолжение той же подвиж­нической просветительской деятельности.

 

Эпизодов могла бы расска­зать много. Но вот один, до­статочно ярко его характери­зующий, В 1946 году я закан­чивала аспирантуру. Готовила второй фортепианный кон­церт Прокофьева. И ак­компанировать мне должен был Нейгауз. Но профессор был перегружен и предложил переговорить с Рихтером, по­просить его выступить со мной. Признаюсь, не без волнения я подошла к нему, знала, на­сколько он уже загружен со­льными концертами. Ведь уже в это время к нему пришла слава. Но Рихтер сейчас же согласился. Он много рабо­тал со мной. Прокофьев был и остается одним из любимейших его композиторов - и Рихтер вводил меня в мир Прокофьева, объяснял, по­казывал его так, как он его слышал, чувствовал, понимал. Как-то зашел Нейгауз, посто­ял, послушал, улыбнулся и ушел, сказав: «Я вам теперь не нужен».

Это эпизод. Но он характе­рен и для Рихтера, и как про­явление того духа, который царил в классе Нейгауза.

 

В конце прошлого года я получила вот это письмо от Святослава, связанное с орга­низованным им вечером па­мяти Нейгауза. Он пригласил меня в Москву. Был большой концерт в консерватории. И были встречи в доме у С. Рих­тера, где он играл любимые произведения Г. Г. Нейгауза, новые произведения. В один из вечеров он сыграл для нас, бывших учеников Нейгауза, оперу Вагнера «Тристан и Изольда», причем приготовил для нас листы с либретто, чуть ли не с описанием сце­нографии. И в этом был все тот же молодой Святослав Рихтер - неутомимый пропа­гандист музыки, человек, влюбленный в музыку.

Была я и на одном концер­те в Пушкинском музее. Это был вечер, посвященный Метнеру. В зале висели полотна русских художников на темы музыки. И в этом синтезе му­зыки и живописи возник для нас рихтеровский Метнер.

 

—     Когда-то в доме извест­ного чтеца, народного артиста СССР Дмитрия Николаевича Журавлева я увидел десятки живописных работ Святослава Рихтера...

 

—      Живописью он увлекался всегда. О нем говорили, что, если бы не музыка, он стал бы великолепным художни­ком. Но, думаю, что выбор был сделан им правильно — музыкант он гениальный.

 

—     Что вкладываете вы в это понятие!

 

—     Его исполнение потряса­ет. Не хочется говорить о тех­нике, о звуке, обо всем том, что характеризует хорошего музыканта, Здесь можно го­ворить о смысле, об образе музыки. Я всегда восхищалась и восхищаюсь поразительной образностью его музыкально­го мышления. Вот это умение донести смысл, образ музы­ки - редчайший дар, дар ху­дожника. И им Святослав Рихтер наделен в высочайшей мере.

Говорят, что с возрастом приходит мудрость, но утра­чивается молодая сила. А у Рихтера, мне кажется, этого не произошло. Он молод и мудр одновременно. Он увле­чен новой музыкой и пропа­гандирует классику. Если нуж­но подтверждение, что и в XX веке рождаются фигуры возрожденческого масштаба, уверена, что Рихтер — ве­ликолепный пример...

50 лет назад фотограф-лю­битель заснял у фортепиано романтического юношу с от­крытым, красивым лицом. Тог­да это был Светик Рихтер. Се­годня, спустя полвека, Свято­слава Теофиловича Рихтера знают во всем мире, его имя стало одним из синонимов музыки.

 

            На фоторепродукции М. Рыбака - С. Рихтер у фортепиано в Одессе в начале тридцатых годов.


"Труд", 1990, 24 марта.