1940-е
Г.Г.Нейгауз. "Святослав Рихтер". "Огонек", 1941, №5.
Г.Г.Нейгауз. "Святослав Рихтер". "Советское искусство", 1946, 11 января.
Д.Рабинович. Музыкальный конкурс 1945 года. "Советская музыка", 1946, №1.
Я.Мильштейн. Святослав Рихтер. «Советская музыка» 1948, №10
А.Николаев. "Шопен в исполнении советских пианистов" (фрагмент). «Советская музыка» 1949, №10
1941
Г.Г.Нейгауз.
"Огонек". 1941. № 5.
Святослав Рихтер
Имя пианиста Святослава Рихтера впервые стало известно москвичам в этом сезоне.
Рихтер - явление незаурядное. Он не только обладает огромными виртуозными данными: у него есть и то необходимое каждому подлинному пианисту качество, которое можно назвать исполнительским творчеством, эмоциональным толкованием музыкального текста.
Юный артист обладает исключительной музыкальной памятью, знает около 80 опер, помнит наизусть много произведений Скрябина, Стравинского, Малера, Рихарда Штрауса и советских композиторов.
В игре Рихтера радует настоящая строгость подлинного художника. В ней нет ничего показного, ничего бьющего на внешний эффект. Эти качества свойственны, впрочем, всем пианистам советской школы. Все наши исполнители обладают большими виртуозными данными. Но техническая вооруженность является не самоцелью, а служит для наиболее верной и точной передачи замысла композитора. Они играют просто, искренне и убедительно. Стремление быть понятным широким кругам слушателей руководит каждым советским музыкантом.
Недавно во время Декады советской музыки в консерватории состоялся концерт, среди участников которого был и Святослав Рихтер. Исполнялись произведения советских композиторов. На вечере присутствовали и авторы произведений. Композитор Сергей Прокофьев, прослушав игру Рихтера, попросил молодого музыканта быть исполнителем его Пятого концерта.
И мне, учителю Рихтера, в течении четырех лет со всевозрастающим интересом наблюдавшему за его творческим ростом, было радостно убедиться, как быстро завоевывает он симпатии нашей взыскательной аудитории.
Г.Нейгауз
1946
Г.Г.Нейгауз.
Газета "Советское искусство", 11 января 1946.
Святослав Рихтер
Слушатели Святослава Рихтера и почитатели его прекрасного таланта, вероятно, не знают, каковы настоящие корни дарования артиста, в чем, собственно, «секрет» его исполнительского творчества. Секрет этот очень прост: он – композитор, и притом превосходный. К этому надо прибавить его стихийное пианистическое (виртуозное) дарование.
В истории пианизма почти не было случая, чтобы пианист большого масштаба не был в то же время и композитором, иногда только потенциальным, иногда же высказывающимся. В самых счастливых случаях эти два начала, творческое и исполнительское, уравновешивались, как это было у Листа и Рахманинова.
Святослав Рихтер пока известен только как пианист. Но тот, кто знаком с его детскими и юношескими композиторскими опытами, кто слышал, как он импровизирует, тому совершенно ясно, что он настоящий композитор. Пока, к сожалению, вследствие огромной загруженности «чужой музыкой» Рихтер – только "потенциальный" композитор, так как писать ему просто некогда. Мне, как его педагогу, хочется, чтобы огромное творческое дарование Рихтера расцвело и выявилось полностью. Слишком было бы обидно и для него самого и для нас всех, если бы этого не случилось.
Но у меня есть еще одно пожелание, не менее горячее: совершенно необходимо, чтобы Рихтер стал со временем дирижером, так как и в этой области его достижения были бы (или будут) ничуть не ниже пианистических. Кто слышал хоть раз, как он играет с листа (вообще «по нотам») сложнейшие оперы, симфонические и камерные произведения, не говоря уже о фортепианных, тот не усомнится в справедливости моего утверждения. Дело тут, конечно, не только в феноменальной читке с листа (ею превосходно владеют иногда опытные концертмейстеры и т. д.), но в той львиной хватке, в безошибочности творческой воли, в непогрешимости технических средств, сразу позволяющих дать совершенное исполнение любимого произведения.
Сила его музыкального интеллекта, неограниченность технических средств, глубина проникновения в самую сущность искусства, страстность исполнительского темперамента и чистота чувства создают у Рихтера такую гармонию, такой драгоценный сплав, что невозможно противиться силе его воздействия.
Не могу не вспомнить по этому поводу слов моего ученика, Якова Зака, после одного концерта Святослава Рихтера в Большом зале консерватории. Он сказал приблизительно следующее: «Есть на свете музыка первозданная, возвышенная и чистая, простая и ясная, как природа; пришли люди и стали ее разукрашивать, писать на ней всякие узоры, напяливать на нее разные маски и платья, всячески извращать ее смысл. И вот появился Святослав и как бы одним движением руки снял с нее все эти наросты, и музыка опять стала ясной, простой и чистой...»
Не могу не одобрить этих слов и думаю, что, несмотря на гиперболичность, смысл их понятен. Хочется только прибавить, что так называемое «простое» в искусстве при ближайшем рассмотрении оказывается в миллион раз сложнее самого «сложного», «не простого». Ни для кого не тайна, что искусство и искусственность всегда непримиримы и друг другу враждебны.
Простота, которая подкупает в исполнении Рихтера, естественно вытекает из ясности музыкальной речи, из незамутненности образа посторонними случайными элементами. В пределах короткой статьи невозможно дать детальный разбор исполнительского творчества Рихтера.
Постараюсь только прибавить к сказанному несколько кратких определений. Большое достоинство художественного направления Рихтера я усматриваю в его классичности, объективности, в отсутствии каких бы то ни было деталей эстетического, эмоционального или технического порядка, которые могли бы угрожать целостности музыкального образа.
В этом отношении Рихтер – человек нашего времени и нашей страны. В смысле «классичности», то есть органичности, целостности логики и душевной силы, его музицирование несомненно перекликается с творчеством Дмитрия Шостаковича.
Другое большое достоинство я усматриваю в широте его кругозора и вкуса, в его способности с одинаковой убедительностью исполнять буквально всю музыкальную литературу – от ее истоков до наших дней.
У Рихтера это, однако, не всеядность безразличия, а широта «исторического чувства» (если позволено так выразиться), и это «историческое чувство» является в высочайшей мере продуктом советской эпохи, нашего времени, нашего воспитания и наших идейных устремлений.
О пианизме Рихтера в узком смысле здесь уже говорить не придется. Многим хорошо известна его стихийная виртуозность, бесконечное богатство звуковой палитры (сравните, например, хотя бы «Рихтера-аккомпаниатора» с «Рихтером-солистом»), его согретое чувством и одухотворенностью исполнение любой музыки.
Рихтера я считаю учеником нашей страны, нашего времени и нашего народа, и только в последнюю очередь своим. Поэтому мне не так трудно избавиться от естественного чувства неловкости учителя, «публично расхваливающего своего воспитанника».
Опубликовано в газете "Советское искусство", 11 января 1946.
Д.Рабинович. «Советская музыка», 1946, № 1
Музыкальный конкурс 1945 года
В канун нового, 1946, года в Москве закончился очередной всесоюзный конкурс музыкантов-исполнителей. 29 декабря жюри вынесло свое решение. Советская концертная эстрада обогатилась двенадцатью новыми лауреатами, – победителями в труднейшем состязании. Еще одному присуждена поощрительная премия и двадцать шесть участников конкурса удостоены почетных дипломов 1-й и 2-й степени.
Музыкальные конкурсы имеют в нашей стране давнюю традицию. Они устраивались еще и до 1917 года, – напомню, в частности, известные рубинштейновские малозёмовские конкурсы. Но только в Советскую эпоху конкурсы, сделавшись непременной составной частью нашей художественной культуры, обрели невиданный ранее размах. Грандиозные смотры подрастающих талантов оказались делом государственной важности и стали мощными рычагами, двигающими наше музыкальное искусство вперед.
Окидывая мысленно прошедшее десятитилетие, мы убеждаемся в том, что подавляющее большинство выступающих на концертной эстраде крупнейших артистов среднего и младшего поколений в свое время были победителями на всесоюзных конкурсах. Мы убеждаемся также и в том, что испытание временем, в основном, подтвердило правильность решений конкурсных жюри.
Годы военных потрясений, естественно, нарушили регулярность всесоюзных конкурсов. Но едва успели отгреметь салюты, возвестившие человечеству о победе. Красной Армии, как наша музыкальная молодежь уже начала готовиться к первому послевоенному артистическому соревнованию.
Примечание (ЮБ)
Программы Рихтера на III Всесоюзном конкурсе:
29/11/45 – Москва. МЗК. III Всесоюзный конкурс (I тур).
BACH
The Well–Tempered Clavier, Book 1
WTC 1, Prelude&Fuge No. 24, in b, BWV 869; I
WTC 1, Prelude&Fuge No. 15, in G, BWV 860; I
PROKOFIEV
Piano Sonata No.8 in B–flat, Op.84 I
12/12/45 – Москва. МЗК. III Всесоюзный конкурс (II–ый тур).
BACH
The Well–Tempered Clavier, Book 1
WTC 1, Prelude&Fuge No. 03, in C–sharp, BWV 848; I
WTC 1, Prelude&Fuge No. 04, in c–sharp, BWV 849; I
PROKOFIEV
Piano Sonata No.8 in B–flat, Op.84
RACHMANINOFF
Etude Tableau in a, Op.39/2;
Etude Tableau in D, Op.39/9.
LISZT
Etudes d'execution transcendante No.8 – Wild Hunt I
25/12/45 – Москва. БЗК. III Всесоюзный конкурс (III–ый тур).
TCHAIKOVSKY
Concerto No.1 for Piano and Orchestra in b–flat,Op.23
[Дирижер Александр Орлов]
29/12/45 – Москва. БЗК. III Всесоюзный конкурс. Заключительный концерт.
RACHMANINOFF
Etude Tableau in c, Op.39/1
Etude Tableau in a, Op.39/2
Etude Tableau in D, Op.39/9
30/12/45 – Москва. Концертный зал им. Чайковского. III Всесоюзный конкурс. Заключительный концерт.
RACHMANINOFF
Etude Tableau in c, Op.39/1
Etude Tableau in a, Op.39/2
Etude Tableau in D, Op.39/9
1948
Я.Мильштейн
«Советская музыка», 1948, № 10
Святослав Рихтер
Имя Рихтера сравнительно недавно появилось на музыкальном горизонте Москвы: прошло немногим более пяти лет с тех пор, как он дал в столице свой первый самостоятельный концерт Однако то, что он сумел сделать за это время,' достойно удивления и восхищения. Из артиста, только расправляющего крылья, он превратился в большого художника, свободно владеющего своим искусством. Изо дня в день, из месяца в месяц он вел непрестанную борьбу за жизненность, свободу и совершенство исполнения. На пути его встречались и отклонения и отступления, были перепутья, зигзаги, блуждания, но основная линия развития всегда оставалась неизменной.
Он переиграл на концертной эстраде огромное количество самых разнообразных сочинений. В поле его зрения были Бах (48 прелюдий и фуг он исполнил дважды в концертных сезонах 1946 и 1948 гг.), Моцарт, Бетховен, Шуберт,. Вебер, Шуман, Шопен, Лист, Брамс, Чайковский, Скрябин, Рахманинов, Глазунов, Прокофьев, Дебюсси, Равель, Шимановский и другие. Много сделано им и в области камерной музыки (циклы концертов совместно с Ниной Дорлиак). Аккомпанемент его это особая художественная область, которая может быть предметом специального обсуждения.
Детство и юность Рихтера совсем не похожи на начало биографии тех пианистов, которые уже с ранних лет изумляли окружающих мастерством и беглостью игры. До девятнадцатилетнего ’возраста, – момента первого выступления с самостоятельным концертом в Одессе, –Рихтер почти ничем не проявлял своего пианистического призвания. Он не только не был пианистом-вундеркиндом, но, в сущности, и не занимался систематически на фортепиано так, как того требует традиционная школа. Казалось, ничто не предвещало в нем будущего пианиста.
Рихтер родился 20 марта 1915 года в Житомире, в семье музыканта, вырос в Одессе, среди людей с широкими художественными запросами. С детства он был в музыкальном отношении предоставлен самому себе. Отец лишь познакомил его с общемузыкальной и пианистической азбукой. Зато непрерывно шло воспитание и обогащение его художественного вкуса.
Он слушал хорошую музыку, впитывал ее, по мере своих сил сам знакомился с лучшими образцами музыкальной литературы. У него было интуитивное влечение к музыке, не к фортепианной музыке и пианистическому искусству, а к музыке в широком смысле слова, к искусству вообще. Так, в детские годы он не только сочинял музыкальные произведения (романсы, оперы и др.), но и пытался писать драмы.
Особенно увлекался он оперой, тратил все свои небольшие детские сбережения на покупку оперных клавиров, даже составил себе специальную многотомную библиотеку. Он играл, изучал, запоминал оперы Глинки, Верди, Римского-Корсакова, Чайковского, Вагнера, находил в них яркие драматические коллизии, образы, краски, – словом, всё то, что тогда волновало его воображение. По его собственному признанию, именно подобное общение с оперной, а позднее и с симфонической литературой научило его чтению с листа; развитые в этот период навыки впоследствии позволили ему играть с листа произведения любой трудности. Встречаясь часто с певцами и певицами, Рихтер много аккомпанировал. Любил он также импровизировать на собственные и заданные темы.
Совсем еще мальчиком Рихтер принимает участие в музыкальном кружке при одесском Доме моряков. Дружная работа коллектива, исполнение музыкальных произведений перед широкой аудиторией, –всё это способствует его художественному росту и укрепляет желание стать музыкантом.
Но всё еще ничто не свидетельствует о том, что он серьезно помышляет о концертной деятельности пианиста: душа его по прежнему не лежит к фортепианной музыке. Не пианистическими, а скорее общественными и общеартистическими побуждениями вызывается в нем желание дать самостоятельный концерт. Он приступает к работе над большой программой из произведений Шопена, – здесь и прелюдии, и 4-я баллада, и 4-е скерцо, и несколько ноктюрнов, и этюды.
И вот наступает долгожданный день. В мае 1934 года в одесском Доме инженеров Рихтер дает свой первый концерт. Он еще робок, не уверен в своих силах, еще боится эстрады. Но в игре его уже есть что-то такое, что увлекает слушателей. Концерт проходит с успехом.
Казалось бы, дальнейший путь Рихтера ясен: он продолжает усиленно заниматься на фортепиано, часто выступает на домашних вечерах, на одном из которых даже исполняет сонату h-moll Листа. Но и в это время он еще не думает серьезно о карьере пианиста. Он мечтает о другом – стать дирижером. Его работа в Одесском оперном театре, куда он поступает сперва в качестве концертмейстера балета, а затем (с 1934 г.) концертмейстера оперы, укрепляет его в этом стремлении. Все помыслы его направлены к широкой просветительской деятельности, и дирижирование представляется ему лучшим средством для осуществления этого призвания. Но какой-то случай мешает его дирижерскому дебюту в Одесской опере. И только тогда, неудовлетворенный работой в театре, он решает ехать в Москву, и уже на этот раз с твердым желанием стать пианистом.
Он поступает (в 1937 г.) в Московскую консерваторию в класс проф. Г.Г.Нейгауза. Начинаются годы систематических 'занятий. Нейгауз сразу же почувствовал в Рихтере самобытное художественное и пианистическое дарование и дал мощный толчок к развитию его лучших качеств.
Уже отдельные студенческие выступления Рихтера (с фантазией С-dur Шуберта, сонатой h-moll Листа и, особенно, с прелюдиями Дебюсси) показали, что в его лице растет пианист необычайного размаха и возможностей. Это подтверждалось и его деятельностью в творческом студенческом кружке, где он был душой и организатором. На собраниях кружка им было исполнено множество оперных и симфонических произведений (частью по клавирам, частью по партитурам, иногда с небольшой предварительной подготовкой, а иногда и с листа), причем иcполнено превосходно. Однако и тогда лишь немногие, и прежде всего его учитель, догадывались о полном объеме и богатстве его дарования.
Такова предистория того бурного артистического роста, который вскоре выдвинул Рихтера в первую шеренгу советских исполнителей. Своеобразие этого пути не могло не отразиться на характерных особенностях пианизма Рихтера. То, что он долгие годы воспитывал себя на оперной и симфонической литературе, несомненно способствовало размаху, поэтической программности, оркестральной мощи и красочности его игры. То, что он играл с листа самые разнообразные произведения, развило в нем необыкновенное умение быстро преодолевать любые пианистические трудности, почти мгновенно приспосабливая их к своим возможностям. Но, с другой стороны, это же способствовало тому, что далеко не все у него, особенно в первые годы концертной деятельности, было до конца оnточено, отшлифовано с пианистической стороны; звучания подчас бывали резкими, несколько форсированными. Наконец, это же юношеское увлечение оперной и симфонической музыкой, обратной стороной которого явилось некоторое пренебрежение фортепианной литературой, заставило его в последующие годы отдавать чрезвычайно много сил созданию пианистического репертуара.
Рихтер сам признавался, что по-настоящему и всерьез он начал заниматься, как пианист, лишь с 1942 года. С этого времени он действительно отдал себя пианистическому искусству. Концерты его следовали один за другим, как из рога изобилия. И что ни концерт, то новая программа. Причем концерты эти были для него не только ступеньками к общему признанию и славе, но и суровой школой. Почти каждый из них был связан с исканиями, размышлениями, сомнениями и почти каждый, в конечном счете, вызывал у него какое-то чувство неудовлетворенности.
В конце 1945 года на Всесоюзном конкурсе музыкантов Рихтеру была присуждена первая премия.
Несомненно, чтобы осуществить свое призвание и сделать всё то, что сумел сделать Рихтер в столь короткое время, надо было обладать способностями выдающимися, всесторонними, надо было свободно располагать «ценнейшими дарами природы».
В самом деле, у Рихтера есть чувство и мысль, вдохновение и расчет, властная сила и нежность, не говоря уже об огромном масштабе, смелости и разносторонности его техники.
Но и при таком всеобъемлющем даре Рихтер не мог избежать последствий слишком быстрого освоения различных по стилю произведений. Далеко не всё из исполненного получало у него индивидуальные очертания, не каждая мысль соединялась с ясной и отточенной формой выражения. Рост репертуара у Рихтера был настолько стремителен и велик по масштабу, что он подчас опережал его внутренний рост. Это сказывалось даже в Шопене, которого Рихтер причисляет к своим самым любимым и близким авторам: исполнение Шопена подчас бывало у Рихтера несколько абстрактным, схематичным, без достаточно рельефного выявления того круга образов и настроений, который свойственен данному произведению.
Но трудности и неудачи, встречавшиеся на пути к достижению характерной выразительности, не смущали Рихтера. Он откровенно сознается: «Неудача никогда меня не обескураживает. Я не бросаю вещь, если она не получилась у меня на концерте так, как мне хотелось; я продолжаю работать над нею и играю ее до тех пор, пока она не получится».
Иногда на это у Рихтера уходит немного времени. Так было, например, с фантазией Шуберта и с патетической сонатой Бетховена. Иногда же эта работа растягивается у него на годы (как, например, работа над прелюдиями и фугами Баха). В сущности путь Рихтера – это сложный, тернистый путь овладения «ключами» к различным стилям и жанрам фортепианной литературы, И если в первые годы широкого концертирования Рихтер не мог еще отрешиться от определенного «амплуа», то впоследствии он почти полностью преодолел эту невольную замкнутость.
Способность его перевоплощаться и проникаться чужой жизнью – жизнью исполняемых произведений – поистине поразительна. Вспомним, например, его исполнение сонаты «Аппассионаты» Бетховена, фантазии С-dut, сонат D-dur (ор. 53), G-dur (ор. 78) и экспромтов Шуберта, «Симфонических этюдов» и концерта Шумана, трех забытых вальсов и цикла «Венеция и Неаполь» Листа, прелюдий Дебюсси. Исполнение этих произведений несомненно принадлежит к числу высоких достижений пианистического искусства.
Вспомним также его обаятельное исполнение «Баркароллы» Шопена, где поэтическое благородство и целомудрие переплетаются с особой пластической красотой игры, или его исполнение cis-moll'ного скерцо, в котором всё словно устремлено ввысь, согрето одним порывом, слито в одно целое. Вспомним, наконец, его захватывающую интерпретацию сонаты и b-moll’ного концерта Чайковского, произведений Рахманинова (Прелюдии, «Этюды-картины» и др.) и Прокофьева (1-й концерт и др.). Он как бы создает эти произведения заново, и его творческое горение с избытком передается слушателям.
Всё это, повторяю, далось Рихтеру не сразу и не легко. Также нелегок был его путь к полному выявлению и утверждению своей индивидуальности. Вначале ему было трудно не только уходить от себя в образы исполняемых произведений, но и раскрыть полностью самого себя на эстраде. Теперь же Рихтер достиг такой свободы в выявлении своего «я», такой легкости в преодолении технических трудностей, что опрокинул многие из наших привычных представлений о возможном и достижимом. Его дерзновения и блистательная виртуозность заставляют вспомнить о самых больших пианистах прошлого и настоящего.
Но трудно сказать, чему надо больше удивляться, – этой ли искрометной виртуозности, или силе и глубине его творческого интеллекта. Когда он играет, слушатель ощущает музыку, как нечто живое и органическое, начинает воспринимать то, что для него до тех пор было подчас скрытым, замечает подробности там, где всегда видел лишь сплошную массу. Рихтер словно помогает слушателю заглянуть в самую глубь музыки, пробуждает в нем разнообразные мысли и чувства, обогащает его сознание.
Музыкальные образы в исполнении Рихтера убеждают даже тогда, когда они кажутся не совсем обычными и оправданными (например, «Мефисто-вальс» или соната b-moll Листа). Они настолько сильны, настолько ярко очерчены, что заставляют признать себя даже несогласного с ними слушателя, как бы внедряются в его чувсгва и ум.
И что примечательно: в этой необычности исполнительских образов Рихтера нет ни грана ухищрений, ничего искусственного, вычурного и напыщенного. Рихтер не умничает, не копается, не выдумывает; он идет к произведению прямо, не мудрствуя лукаво. И эта простота и определенность его художественных намерений, глубокое, свободное от предвзятости постижение музыкального искусства сообщают его исполнению удивительную ясность и цельность.
Часто кажется, что всё в игре Рихтера непреднамеренно, что он рассыпает щедрой рукой свои богатства, как попало; но так кажется только на первый взгляд. При более внимательном рассмотрении оказывается, что многие элементы его искусства, порожденные стихией, развертываются согласно какому-то скрытому плану. Они имеют свое определенное назначение, свой особый выразительный смысл.
Но все же у Рихтера еще нет полного равновесия между стихийным, непроизвольным чувством, охватывающим его в :минуты вдохновения, и сознательным ограничением себя, необходимым для гармонически стройного воплощения замысла. Порой «энтузиазм» артиста преобладает у него над «мудростью» художника, и некоторые элементы художественного целого выпадают из последовательно развертывающегося единого действия.
В самом существе дарования Рихтера скрыт такой избыток жизни, заключена такая стихийная сила, что она не может пока что не переливаться через край. Пусть моментами мы встретим у Рихтера несколько утрированное понимание темпа и звучности; пусть иногда в исполнении его не всё одинаково ровно и совершенно. Зато в нем, – если исключить немногий минуты артистической усталости и отсутствия настроения, – нет ничего натянутого, тусклого, монотонного. Исполнение его почти всегда красочно, насыщено бурной, неисчерпаемой энергией непринужденностью и свежестью художественного чувства; оно никогда не пресыщает.
С неизменной настойчивостью Рихтер стремится ко многому и разнообразному. Не случайно он говорит о себе: «Я существо «всеядное», и мне многого хочется. И не потому, что я честолюбив или разбрасываюсь по сторонам. Просто, я многое люблю и меня никогда не оставляет желание донести всё любимое мною до слушателей».
Музыка для Рихтера как бы родной язык, на котором он просто, естественно и в то же время непреклонно и властно излагает свои мысли и чувства. В его мире – широком и многообразном – не душно и не тесно, не холодно и не неприютно. Во всё он вкладывает искренность, содержательность, необычайную устремленность порывов своей богато одаренной натуры. Вот почему концерты его не только удивляют и радуют, но и обогащают нас; они никогда не проходят бесследно. То, что мы слышим у него, – не уменье, не ремесло, а настоящее большое искусство.
Это искусство рождено новым социалистическим миром, огромным, смелым, полным энергии, борьбы и созидательного труда. Оно близко и дорого людям, воспитанным этим миром и строящим его. Оно красноречиво свидетельствует, что Рихтер, всегда стремившийся с наибольшей полнотой найти и проявить себя в искусстве, нашел свое место в жизни советского искусства.
Рихтер еще молод. Артистический путь его нельзя замкнуть и с точностью измерить. Многое для него еще впереди. Вероятно, он найдет – и в очень скором времени – полное соответствие между силой экспрессии и эстетической формой ее воплощения *, сумеет до конца преодолеть те соблазны и искушения, которые коренятся в самом существе его дарования. Вероятно, он направит свои поиски в сторону гармонического единства всех внутренних и внешних сторон исполнения, найдет характерное настроение для каждого исполняемого произведения. Он несомненно придет также и к осуществлению принципа экономии сил как в конструкции замысла, так и в технических формах его выражения. Многое, повторяю, предстоит ему впереди. Многое предстоит ему еще преодолеть. Многое, и не раз, будет у него меняться. Но уже и сейчас он близок к вершине пианистического искусства, доступной лишь избранным. Рихтер – пианист, которым может гордиться советская музыкальная культура.
----------------------------------------------------------
*) Концерт из произведений И. С. Баха, состоявшийся в Большом зале консерватории 14 октября 1948 года, свидетельствует о том, что Рихтер уже идет с успехом по этому пути.