Д. Рабинович.

«Советская музыка», 1958, №6

 

Святослав Рихтер

 

Среди множества выступлений - С. Рихтера за последние годы концерт 16 апреля в зале имени Чайковского выделяется особой силой творческого вдохновения, редкостной проникновенностью игры. Такое впечатление оставила передача, например, си-бемоль-мажорной Сонаты Шуберта. Здесь было полное слияние пианиста с музыкой. Обширная по размерам, почти вся в медленных темпах и предельно притушенных звучностях, требующих от исполнителя большой душевной выдержки, Соната ни на миг не ощущалась как «длинная», утомительная для восприятия. Можно было бы многое сказать о поразительном архитектоническом чутье С. Рихтера, о его совершенном владении всеми оттенками фортепьянного колорита, о богатстве его художественной фантазии. Но все это в данном случае лишь детали. Главное же, пианисту удалось достичь здесь высокой человечной простоты. Человек и природа романтически неразделимы в этой трактовке Сонаты Шуберта. Такое единство чувствуется в глубоких раздумьях и лирической песенности первой части, в свежей чистоте второй, где слышатся простые и искренние человеческие жалобы, а все полно трогательной надежды; в контрастах третьей части и финала, где яростные fortissimo – разбушевавшаяся природа! – так естественно сплетаются с бесхитростной, почти гайдновской грацией народной песни и танца.

 

Незабываемым было исполнение Токкаты Шумана. Все громадные трудности произведения – двойные ноты, октавы, скачки – у Рихтера становятся незаметными, до такой степени растворены они в общей поэтической атмосфере – не виртуозный «кунштюк», а подлинная шумановская романтика.

 

Второе отделение программы было отдано С. Прокофьеву. Рихтер давно уже зарекомендовал себя как выдающийся истолкователь прокофьевской музыки. Он чувствует и умеет донести до слушателя все ее многообразие. В его интерпретации «Мимолетностей» и авторских фортепьянных транскрипций из «Золушки» – хрупкая прозрачность и «злая колючесть», тончайшая лирика и острый гротеск. Даже в скромном балетном Вальсе из «Золушки» он раскрывает неведомые глубины. Но, быть может, наибольшей силы выразительности достигает Рихтер в Седьмой сонате. Менее всего он склонен отдавать себя во власть виртуозности. Как тревожна (в соответствии с авторской пометкой – inquieto) у Рихтера первая часть, в которой пианист все время сдерживает себя, как бы «прячет» колоссальный размах своей игры; как тепло и романтично-певуче, но без малейшей аффектированности играет он вторую часть; как таинственно звучат у него зловещие «звоны» в среднем ее эпизоде! И только в финале масштабность рихтеровской трактовки проявляется полностью: могучий порыв тяжеловесного бега.

 

Пианист много играл сверх программы: еще раз финал Седьмой сонаты, Прелюдия и фуга ля мажор Д. Шостаковича, до-мажорный и ми-мажорный этюды Шопена, соль-диез-минорная и соль-минорная прелюдии Рахманинова...

Назавтра после выступления в зале имени Чайковского мы услышали Рихтера в качестве солиста в симфоническом концерте под управлением Д. Джорджеску. Концерт Шумана пианист играл многократно, его исполнение записано на пластинку, и вряд ли возможно прибавить что-либо новое к давно сложившейся оценке этой интерпретации. Второй концерт Брамса появляется на рихтеровской афише значительно реже. А жаль! Передача его относится к числу высших исполнительских достижений пианиста. Рихтер играет Концерт Брамса благородно, с необычайной мощью, порой даже с каким-то неистовством – особенно в первой части и в крайних эпизодах второй. И снова эта темпераментность оказывается в его игре не внешней, не «виртуозной», но внутренней, исходящей из самого духа исполняемой музыки.

 

Сочетание полярно противоположных начал – глубокого размышления и бурных вспышек эмоций – составляет одну из примечательных черт рихтеровского пианизма. Но здесь заключена и одна из немногих присущих ему слабостей. В какие-то редкие моменты подобные «вулканические извержения» оказываются в игре Рихтера преувеличенными, и тогда кажется, что пианист внезапно утрачивает контроль над собой. Так было, например, в соль-диез- минорной Прелюдии Рахманинова, в отдельных эпизодах forte subito в первой части шумановского Концерта...

Д. Рабинович

СИМФОНИЧЕСКИЕ КОНЦЕРТЫ

Ю.Семенов. «С. Рихтер и Я. Ференчик» (фрагмент)

Истекшие полтора-два го­да принесли москвичам не­мало значительных художе­ственных впечатлений. Не­давно в концертах Гос. сим­фонического оркестра СССР под управлением Яноша Ференчика особое внимание привлекло исполнение С. Рихтером Второго форте­пьянного концерта Белы Бартока. Широкой публике довелось познакомиться с ним едва ли не через трид­цать лет после завершения сочинения автором.

Второй фортепианный кон­церт бесспорно ярок, он отличается сочной красочностью, богатством творче­ской фантазии. Словом, интересное произведение! Но интерес этот очень спе­цифичен. Образы концерта привлекают причудливостью, необычностью. В то же вре­мя, откровенная нарочи­тость, надуманность, неопре­деленность многих из них с первого раза способны да­же оттолкнуть слушателя. Эту отчужденность от ми­ра «обычного» резко подчеркивает нарочитое «вкрапливанне» н музыкальную ткань эпизодов, стилизован­ных, условно говоря, то «под Мендельсона», то «под Баха». Огорчает «токкатное» однообразие фактуры в пер­вой части, клочковатость формы в финале.

Сказанное не значит, что Концерт малосодержателен, а все образы его нежизнен­ны и эмоционально неопре­деленны. Так, вторая часть, с ее очаровательно-нежной запевкой в начале и заклю­чении, со страшными фантастическими видениями в средних разделах, остав­ляет сильное впечатление почти зримой конкретностью образов. О характере их можно судить по тем репликам, которыми обменива­лись в перерыве любители музыки: кое-кто из них вспоминал гротесковые об­разы Калло, знаменитые «каприччио» Гойи, иные — призрачные видения роман­тических новелл Гофмана. Полон силы и огня средний эпизод финала.

И все же Второй концерт - произведение «кризисное», переходное в творчестве за­мечательного венгерского композитора. (Если сравни­вать Второй концерт с Третьим, особенно рельеф­ным становится направление творческой эволюции Бар­тока). Зато исполнен он был превосходно! Игра Свя­тослава Рихтера с первых же фраз захватала слуша­телей необычайной эмоцио­нальной убежденностью исполнителя в важности и со­держательности воссозда­ваемых им музыкальных об­разов. Художественная во­ля пианиста оказалась столь «демонически» мощной, что она и увлекла, и убедила слушателей, заставив их за­быть о художественных изъ­янах произведения. Осо­бенно сильное, незабывае­мое впечатление оставила вторая часть концерта, в которой Рихтер покорил необычайным разнообразием и красочностью исполнитель­ского замысла.

 

Наряду с Концертом Бар­тока, Янош Ференчж вклю­чил в первую программу еще два произведения сво­их соотечественников, мало известные москвичам: Вто­рую симфонию Дьюлы Да­вида и Вариации на тему венгерской народной песни «Лети, павлин» Золтана Кодаи.