1997

  1. С.Савенко. «Опять самиздат?» «Литературная газета», 22/01/97.
  2. «Загадка Якубовского. Цветы не растут на помойках» (фрагмент). «Литературная газета», 02/04/97.
  3. М.Игнатьева. «Возвращение Мастера». «Культура», 10/07/97.
  4. Скончался С.Рихтер. «Санкт-Петербургские новости», 02/08/97.
  5. Ю.Коваленко. «Величие Святослава». «Известия», 05/08/97.
  6. Вечный аккорд Рыцаря Музыки. Российская культура понесла невосполнимую утрату – скончался Святослав Теофилович Рихтер. Российская газета, 05/08/1997, стр.8. 

  7. Страна простилась со Святославом Рихтером. «Санкт-Петербургские новости», 05/08/97.
  8. Л.Гаккель. «ХХ век прощается с Рихтером». «Литературная газета», 06/08/97.
  9. Без Рихтера. «Культура», 07/08/97.
  10. С.Кондрашов. «Однажды с Рихтером в Нью-Йорке». «Известия», 07/08/97.
  11.  Л.Чгункова. «Воитель Святослав». «Правда», 08/08/97.
  12. В.Туровский. «Другая жизнь Олега Кагана». «Известия», 08/08/97.
  13. Н.Белякова, Е.Дукова. «Фестиваль «Москва» в Кремле». «Известия», 15/08/97.
  14. 40 дней без Рихтера. «Культура», 11/09/97.
  15. Л.Даутова. «Вся прекрасная музыка…» «Правда», 12/09/97.
  16. Мы играли с Рихтером в 4 руки «Сон пьяной собаки». Записала Елена Алексеева. «Неделя» №35, 29/09/1997, стр. 6-7.

  17. А.Ветхова. «Посол за роялем». «Культура», 02/10/97.
  18. «Декабрьские вечера. Романтическое интермеццо». «Культура», 06/12/97.
  19. Н.Солженицына. «Без Рихтера трудно». «Известия», 26/12/97.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 




Скончался С.Рихтер

 

Величайший пианист ХХ века Святослав Рихтер скончался вчера днем в Центральной клинической больнице в Москве. Ему было 82 года.

Восемь лет назад в Цюрихе знаменитому музыканту была сделана операция на сердце. В последние годы он проживал в Париже, а незадолго до кончины - 5 июля - возвратился домой в Россию, о чем думал и мечтал все время.

Несмотря на нездоровье, Святослав Теофилович по три часа в день продолжал заниматься любимым искусством.

«Санкт-Петербургские новости, 02/08/97.»

 




Страна простилась со Святославом Рихтером

Сотни людей пришли вчера в Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина в Москве, чтобы проститься с выдающимся пианистом Святославом Рихтером. Гроб с телом покойного был установлен в зале музея "Итальянский дворик", где собраны копии произведений западноевропейского искусства Средних веков и Возрождения. Около гроба были установлены многочисленные венки и корзины с цветами. Не было ни почетного караула, ни речей у гроба. Звучала музыка в исполнении Рихтера. В нескольких метрах от гроба на клавиатуре открытого черного рояля лежали белые розы.

Среди пришедших проститься со С.Рихтером были премьер России Виктор Черномырдин, советник президента по культуре Сергей Красавченко, заместитель министра культуры Михаил Швыдкой, заместитель председателя Государственной Думы Сергей Бабурин. На имя вдовы музыканта продолжают поступать телеграммы соболезнования от глав государств и правительств, деятелей искусства и культуры. "Болью отозвалось во мне известие о кончине Вашего мужа, великого музыканта ХХ века",  говорится в телеграмме Бориса Ельцина.

В этот же день состоялось отпевание в храме Иоанна Воина на Якиманке.

 

«Санкт-Петербургские новости», 05/08/97.




Станислав Кондрашов.

"Известия", 07/08/97.

 

Однажды с Рихтером в Нью-Йорке.

 

Два майских дня в Нью-Йорке 1965 года я, тогда корреспондент «Известий», видел и слышал Святослава Рихтера, записав по свежим следам свои впечатления. Прошло много лет, и много раз я испытывал магнетизм великого музыканта и великой личности, которую можно определить словами Фета о Тютчеве: «Вот наш патент на благородство». Сейчас, когда Рихтера не стало, разыскал старую запись и подумал, что, может быть, и эти мимолетные штрихи к портрету будут небезынтересны для читателя.

 

19 мая к семи вечера в советское представительство при ООН пригласили послов, дипломатов, нью-йоркскую изысканную публику, представительский рояль настроили, запросив – под Рихтера – дополнительные ассигнования, в середине зала для приемов по обе стороны от рояля расставили кресла. Но в зал пока не пускали, смокинги и длинные платья дам заполнили «предбанник».

Пришел Теннеси Уильямс, странный, ироничный. Заглянул Леопольд Стоковский, седой, подтянутый, элегантный маэстро, в ботинках на высоком каблуке, с серыми замшевыми перчатками в руках. Заглянул и быстро ушел – торопился на репетицию. А Рихтера все не было - его появление хотели оттянуть до появления постпреда Николая Трофимовича Федоренко, занятого на Совете Безопасности. Наконец, не дождавшись Федороенко, послали машину за Рихтером в отель и запустили гостей в зал.

 

И вот зам. постпреда Платон Дмитриевич Морозов по-английски: «Высокочтимые гости, я имею честь представить вам величайшего артиста Советского Союза Святослава Рихтера…»

Морозов и еще один дипломат распахнули створки дверей, стремительно вышел Рихтер, наотмашь поклонился в одну сторону, наотмашь – в другую, окинул взглядом рояль и, напружинившись, стремительно поднял и укрепил крышку. Сел на стеганную кожей скамейку, как бы вытер руку и пальцами, словно полусогнутыми в кулак, извлек первые крохотные звуки.

 

После поклонов публика для него не существовала, он ушел в музыку и вел себя как совершенно одинокий человек. То склонялся над клавиатурой, то выпрямлялся, плечи и фигура гибко ходили, массивный голый череп с отвесным лбом нависал над коротким прямым носом, над глубоко сидящими маленькими глазами. По лицу, подвижному как руки, проходила то боль, то гримаса недоумения, то вдруг, высоко вскинувшись, он раскрывал рот и медленно закрывал его, как рыба на суше, пару раз даже проборматывал что-то.

Перенесясь в другой мир, он передавал его нам, - кому сотую часть, кому десятую, пятую, вторую, и лишь себе – весь. Не знаю, сколько досталось мне. Но и от малой части было так радостно и так горько и думалось: ведь все и про все давно сказано, высоко и прекрасно, даже про Совет Безопасности, обсуждавший в тот вечер интервенцию в Доминиканскую Республику. Все сказано, а мы все только дробим. И лишь гений из дробностей, мелкостей и суеты создает целое и гармоничное, и вот он, Рихтер, послан нам, чтобы напомнить об этом…

 

Всякий раз, кончив играть и откинув руки назад, он вставал, кланялся наотмашь в обе стороны и уходил в распахнутую перед ним дверцу, и снова выходил на аплодисменты. Дипломаты хлопали дружно, но и с оглядкой, «браво» не очень уверенно прозвучало за моей спиной.

Двинулись в другую сторону – к бару и столам. Он появился минут через десять, щурился на похвалы и как-то странно улыбался и колебался. Между гением и безумством – лишь неуловимая грань. Я хотел примерить на нем эту мысль. Он лишь малой частью показывал себя нам, незнакомым людям.

 

Оставив доминиканскую проблему в ооновском небоскребе, пришел Федороенко и сразу же предложил тост за гения, которого даже щедрый на таланты советский народ рождает редко. Пока тост говорился и переводился, гений непроизвольно отодвигался от Федоренко, льня к стене. Я оказался рядом и смотрел сбоку и сзади на его череп, отделенный почти безбровой дугой от носа и глаз, на его мешковатый, тяжелый, видать отечественный фрак, непомерно широкий в плечах (должно быть, для свободы рук), и на скрещенные сзади ладони. Они были красные и широкие (кто-то сказал: как у сталевара), пальцы не то что толстые, но и не тонкие, шевелились. Он рдел и неподдельно смущался, а когда тост был произнесен, обнаружилось, что у него нет стакана, и стоявшая рядом американка передала ему свой, полуотпитый, и он поднял его, подержал и вернул гостье.

Теннеси Уильямс говорил ему, что не слышал ничего подобного. Представлялись дипломаты, а он опять прищуривался и улыбался смущенно, не зная языка и, видимо, не имея охоты разговаривать.

 

Потом подошел и мой черед познакомиться. Рихтер-таки достиг стенки и стоял, прислонившись к ней, с тарелкой, нахваливая пищу. Теперь я видел его спереди. Манишка была голубоватой, без всякого лоска, а белый галстук плохо завязан.

Я спросил, как показалась ему на этих гастролях, первых после 1960 года, Америка. «Милее и симпатичнее» - ответил он.

Помимо музыки, самое сильное его увлечение – живопись. Он ходит по нью-йоркским картинным галереям: Метрополитен-музей, Фрик-гэлери, Гугенхейм. Объяснил, что смотрит за раз лишь пять-шесть картин, зато основательно. Что больше всего нравится в Метрополитен? «Трудно сказать, там много хорошего… Но… Пожалуй, я вам отвечу – «Вид Толедо» Эль Греко. И «Титус» Рембранта там чудесный., ранний Рафаэль, Тициан».

Его антрепренерша Диза Арамовна объяснила, что и в отеле «Стэнхоуп» на Пятой авеню Рихтер остановился, потому что это напротив Метрополитен и рядом с думя другими галереями. Раза по три в день навещает их на полчаса.

 

Позднее, приехав с Сашей Дружининым в отель, на десятом этаже «Стенхоупа» мы застали нового Рихтера. Диза Арамовна собирала «Славочку» на пргулку. Славочка успел сбросить фрак и был в брюках и темно-синей, навыпуск, рубашке. Д.А. заставила его надеть летнее пальтецо, и теперь они разыскивали кепку.

За 50-летним Славочкой нужен был присмотр, как за ребенком. Пестрая спортивная кепка была наконец найдена на полу. И, водрузив ее на свой череп, Славочкак исчез в одиннадцатом часу вечера под слегка накрапывающем дождем…

На следующий день они уезжали в Кливленд. «Для всех мы уезжаем сегодня вечером», - пояснила нам накануне Д.А.

 

Приехав назавтра, чтобы вернуть вырезки из американских газет, которыми нас снабдила Диза Арамовна, мы поймали в холле отеля лишь Энтони, молодого, рыжего, говорящего по-русски англичанина, который присоединился к ним в Лондоне как переводчик. Он сообщил, что Рихтер «гуляет» и что Д.А. тоже где-то пропала. И лишь за час до отправления поезда мне удалось немного поговорить с Рихтером, пока Д.А. наливала ему апельсиновый сок из большой консервной банки. Без желания щегольнуть афоризмом, полуизвинительно, с той же улыбкой, сопровождавшейся мягким жестом руки, Рихтер разъяснил: «Мои интервью – мои концерты».

Ознакомившись с рецензиями, я сказал, что большинство критиков считает, что Рихтер снйчас более велик, чем когда-либо, но некоторые, например из «Нью-Йорк таймс», пишут, что это не тот Рихтер и даже вообще не Рихтер. Что он думает на этот счет?. Он ответил, что иногда выступает иногда более удачно, иногда менее удачно. Что сейчас он в лучшей форме, чем в первые американские гастроли. А вообще восприятие музыки индивидуально, зависит от настроения.

 

Я попросил его порекомендовать какие-либо из его американских записей, но Рихтер устыжено замахал руками. Записи, сделанные в прошлые гастроли (название фирмы он не помнил), - «это позор моей жизни».

«Я был болен, без моего разрешения они выпустили пять пластинок и продают до сих пор».

Д.А. подтвердила, что два-три года Рихтер больно переживал эти «отвратительные записи», но наше Министерство культуры не захотело «конфликтовать» с американцами.

Об Америке он вообще говорил хорошо. «Хорошие приятные люди, но ведь с плохими я и не собираюсь встречаться. Музыкальная аудитория похожа на нашу…»

 

Нужно было ехать. Чемоданы уже вынесли. Такси уже ждало внизу. Присели по русскому обычаю на дорогу. Напоследок Д.А. и Энтони искали мелкие купюры: четыре доллара горничной, четыре – еще кому-то, по два – лифтерам и т.д. Рихтер вынул пятидесятидолларовую бумажку и предложи не мелочиться – пусть сами разделят. Д.А. шикнула на него, он одумался – раздерутся.

Внизу, разменяв деньги у клерка, Д.А. раздавала чаевые. Славочка прощался с лифтерами за руку. Портье держал раскрытой дверцу такси. Усевшись в автомобиль, великий человек помахал мне рукой и, поворачиваясь лицом к заднему стеклу, снова махал, пока таксист выбирался на середину Пятой авеню, Д.А. тоже махала, и я, конечно, махал им вслед. Лишь англичанин Энтони не оборачивался, устав от русских провожаний.

 

Станислав КОНДРАШОВ,

«Известия» от 7 августа 1997 года.






Мы играли с Рихтером в 4 руки «Сон пьяной собаки». Записала Елена Алексеева. «Неделя» №35, 29/09/1997, стр. 6-7.