Отпевание р.Б. Святослава совершает настоятель церкви Иоанна Воина на Якиманке в Москве протоиерей о.Николай Ведерников с причтом:

 

https://www.youtube.com/watch?v=TYac5IfgSZM&feature=youtu.be

 

https://www.facebook.com/yuriy.bochonoff/videos/1459979480734423/

 

https://yadi.sk/d/9WZVHG6L3LwBHr

 


Л.Гаккель.

«Литературная газета», 6 августа 1997 года

 

(печатается по авторскому оригиналу).

На кончину С.Т.Рихтера

 

Август продолжает вести свой страшный счет в русской культуре: Блок, Гумилев, Цветаева, Софроницкий, Шостакович, Смоктуновский... Рихтер.

 

Пятого июля Святослав Теофилович вернулся в Россию, вернулся в Москву после долгого пребывания за границей. «На ночлег нужно возвращаться домой». Еще несколько дней назад хотелось написать, что мы не дадим ему уйти из нашего повседневного существования, не дадим замолчать в нас, даже если он перестанет концертировать. Не успел написать. Но что, в сущности, изменилось? Мы не дадим ему уйти...

 

Нет, изменилось все. Он ушел. Дверь закрылась, и перед нами выросла стена молчания. Нам остается глухая тоска. Единственное, что возможно сегодня – это вспоминать жизнь при Рихтере. У кого-то она длилась десять лет (слушательское поколение 80-х годов), у кого-то – двадцать, у меня – сорок шесть. В 50-е годы концерты Рихтера всегда были потрясением; его воля, темперамент, мастерство открывали нам какие-то иные пределы, и, может быть, мы тогда не понимали, что нам явился подлинный масштаб человека посреди размеренной советской фантасмагории. Дальше – с 60-х годов – нарастает драгоценнейшее и чисто российское чувство подопечности: мы ощущаем игру Рихтера как речь взрослого, как отцовское прикосновение, ибо она была воплощенными достоинством, глубиной и покоем. Мы гордились им, как дети гордятся отцом. Можно было ошеломляться нашими политиками, восхищаться нашей космонавтикой, волноваться и мучиться нашим диссидентством, но гордость перед собою и перед всем миром давал испытать только Рихтер, ибо он был абсолютен в своем человеческом и музыкантском существовании, он был свят как художник, и каждый в России, кто хоть раз оказывался его слушателем, впитывал его праведную чистоту, упивался ею, и хотелось после концерта склонить голову перед Святославом Рихтером, простереться ниц перед ним в знак великой, невыразимой благодарности за его сияющую безгрешность в искусстве.

 

Никогда больше не будет такого. Мое поколение вынуждено доживать без Рихтера. Молодые... дождутся ли они своего духовного опекуна, своего покровителя? Соберет ли Россия силы, чтобы на свет вновь появился святой музыкант, отвергающий не только зло жизни – такое не редкость, – но и темные соблазны самого искусства? Под российскими снегами появится ли когда-нибудь неприкосновенное духовное укрытие, подобное рихтеровским «Декабрьским вечерам»?

Если ответить «не знаю», это будет не только выражением тоски по почившему или страха за культуру, это будет выводом из очевидного: Святослав Рихтер ушел, и с его уходом в мире уменьшилась вероятность добра.

 

«Литературная газета», 6 августа 1991 года

(печатается по авторскому оригиналу)

 





Газета "Коммерсантъ"  от , стр. 1

 

Умер Рихтер

       Вчера на 83-м году жизни скончался Святослав Теофилович Рихтер. 5 июля он вернулся в Москву из Франции, где вместе с женой Ниной Львовной Дорлиак провел последние полтора года. Всего за два дня до кончины он встречался на своей даче на Николиной Горе с Наталией Гутман, чтобы обсудить планы грядущего Тарусского фестиваля. Сегодня придуманный некогда Олегом Каганом и Святославом Рихтером фестиваль открывается в пятый раз. Он посвящен памяти великого пианиста.

        

       Он никогда не был ни вундеркиндом, ни просто пианистом, с юных лет обдумывающим этапы своей карьеры. Своим искусством Рихтер достойно и несуетно опровергал расхожие представления о границах возможного не только в данное время в данной стране, но и в пределах условного творческого абсолюта, неподвластного законам человеческой логики. Неважно, идет ли речь о репертуаре, который он освоил в масштабах всего, что кто-либо когда-либо писал для фортепиано. Или о гиньольной выходке с пришедшим брать его гэбистом, в ответ на хамское: "Кто тут у вас Лихтер?" получившим улыбчивое: "А у нас таких нет". 

       Святослав Рихтер родился 20 марта 1915 года в Житомире, в семье немецкого музыканта. Вскоре семья переехала в Одессу. Юношеские занятия пианиста были далеки от планомерности и систематичности. Почти всецело предоставленный самому себе, он овладевал всей доступной музыкальной литературой, отдавая предпочтение оперным клавирам. До 22 лет Рихтер успел поработать простым концертмейстером сначала в одесской филармонии, а затем в оперном театре. 1937 год стал переломным в его жизни — приехав в Москву он познакомился с выдающимся музыкантом Генрихом Нейгаузом, ставшим его учителем и другом. 

       Рихтер достиг признания поздно, в 25 лет, но почти мгновенно. В 40-е годы он буквально осыпал публику концертами. Успех закрепила победа в 1945 году на Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей. 

       Каждый, кто знаком с искусством Рихтера, помнит могущество его ауры, ощущение воодушевляющего общения с великим и несуетным. Рихтеру всегда было важнее рассказать не о временных смутах, а о надвременной ясности. Его искусство и было та самая ясность. 

       Рихтер был художник объективного, классического, если угодно, эллинского склада. Его искусство никогда не произрастало из частностей. Наверное, поэтому безотказная техника (знатоки вспоминают, что сформировалась она не сразу), необъятный репертуар ("я существо всеядное"), отсутствие любого амплуа (Рихтер и солист, и ансамблист, и аккомпаниатор) — важные, но далеко не исчерпывающие составляющие рихтеровского универсума. 

       Он не был педагогом, но у него учились выдающиеся мастера Олег Каган, Наталия Гутман, Юрий Башмет. Он не был организатором, но без него не было бы ни летнего фестиваля в Тарусе, ни "Декабрьских вечеров" в музее имени Пушкина. Он не был диссидентом, но функционеры с фаталистическим смирением ожидали его "отъезда". 

       Рихтер знаменит везде, но везде по-разному. К его стопам падал Карнеги-холл, а он играл в московских музыкальных школах и бунтовал, когда консерваторских студентов не пускали на его концерты. Сенсацией последнего десятилетия стало его турне из Европы через Сибирь и Дальний Восток в Японию и тем же путем обратно. Обычная норма Рихтера, державшаяся до недавнего времени — 120 концертов в год. В 1986 году он дал 150 концертов. 

       Рихтер играл все, играл везде. Он создал немало эталонных интерпретаций, решиться на полемику с которыми до сих пор некому. Гений антигениального времени, он был главным ориентиром московской культурной среды, и вместе с уходящим столетием тает надежда на новое имя, способное встать вместе с Рихтером в ряд самых великих художников XX века. 

        

       ОТДЕЛ КУЛЬТУРЫ 

https://www.kommersant.ru/doc/181990

 

 


Андрей Вознесенский

Виртуальная клавиатура

По его Ноте мы настраивали свою жизнь.

 

Отпевали Рихтера в небесном его жилище на 16-м этаже на Бронной. Он лежал головой к двум роялям с нотами Шуберта, и на них, как на живых, были надеты серебряные цепочки и образки. Его похудевшее, помолодевшее лицо обретало отсвет гипса, на сером галстуке горели радужные прожилки в стиле раннего Кандинского. Лежали смуглые руки с золотым отливом. Когда он играл, он закидывал голову вверх, подобно породистому догу, прикрывал глаза, будто вдыхал звуки. Теперь он смежил веки не играя. И молодой рыжий портрет глядел со стены.

Помню его еще на пастернаковских застольях. Сквозь атлетического юношу уже просвечивала мраморная статуарность. Но не античная, а Родена. Он был младше других великих застольцев — и хозяина, и Нейгауза, и Асмуса, но уже тогда было ясно, что он гений. Его гениальность казалась естественной, как размер ботинок или костюма. Рядом всегда была Нина Львовна, грациозно-графичная, как черные кружева.

Когда Пастернак предложил мне проводить Анну Андреевну Ахматову, я, сделав вид, что замешкался, уступил эту честь Славе. Сейчас они там встретятся.

Отпевавший его батюшка, в миру скрипач Ведерников, сказал точно и тонко: «Он был над нами». Вечерело. В открытые балконные двери были видны кремлевские соборы и Никитский бульвар. Он парил над ними. «Господи, — пела пятерка певчих канонические слова заупокойной службы, — Тебе Славу воссылаем…» Впервые эти слова звучали буквально.

 

Его Нота была посредником между нами и иными мирами, контактом с Богом. Он играл только по вдохновению, поэтому порой неровно.

Для меня именно он, всегда бывший одиноким гением, стал символом русской интеллигенции. Она жила по шкале Рихтера. И когда хоронили ее поэта — Бориса Пастернака, играл именно Рихтер.

Для него естественным было играть в Пушкинском музее для Веласкеса и Тициана так же, как для наших современников. И совершенно естественно, что выставка запретного Фалька, его учителя живописи, была на квартире у Рихтера, в его доме.

В его 80-летие в Пушкинском музее во время капустника я написал текст на мелодию «Happy Birthday to You!». И в этом тексте восьмерка легла набок и стала знаком бесконечности.

На последних концертах на лацкане его гениального фрака был миниатюрный значок премии «Триумф». Когда я проектировал эту эмблемку, я имел в виду прежде всего Рихтера.

У гроба печальной чередой проходят его близкие, друзья — череда уходящих русских интеллигентов, которые потом станут подписями под некрологом, а над ним уже виднеются незримые фигуры тех, к кому он сейчас присоединится.

Наконец он встретится, как мечтал, со своим мэтром Генрихом Густавовичем Нейгаузом. Может, не случайно в его квартире два рояля стояли рядом. Они летят в бесконечности параллельно земле, как фигуры на полотнах Шагала.

Когда-то я написал ему стихи. Сейчас они звучат по-иному.

 

Береза по сердцу кольнула,

она была от слез слепа —

как белая клавиатура,

поставленная на попа.

Ее печаль казалась тайной.

Ее никто не понимал.

К ней ангелом горизонтальным

полночный Рихтер прилетал.

Какая Нота донесется до нас с его новых, иных, виртуальных клавиатур?

 

Дай Бог, чтобы он не сразу нас забыл…

 

Случилось так, что именно в редакции «Вагриуса» узнал я о кончине Рихтера. Я додиктовывал на компьютер последние страницы этой книги.

Позвонил телефон и сообщил мне скорбную весть. Я вышел в соседнюю комнату. Там собралось почти все издательство. Шло чаепитие. Я сказал, что умер Рихтер. Не чокаясь, помянули.

Каким-то сквозняком повеяло. Будто ночную дверь отворили.

Потом, уже стоя у гроба, я явственно чувствовал присутствие иных фигур между живыми, будто по его мостику они спустились к нам из иных измерений. Сквозило присутствие вечности среди нынешней жизни. Так живое присутствие Пастернака в ней куда реальнее, чем многих кажущихся живыми.

Память живет в нас не хронологически. Вне нас — тем более. В этой книге я пытаюсь записать ход воспоминаний так, как они толпятся в сознании, перемежаясь с событиями сегодняшними и будущими.

 

Через пару лет наш век отдаст Богу душу. Душа отправится на небо.

И Господь спросит: «Что ты творило, русское XX столетие? Убивало миллионы своих, воровало, разрушало страну и храмы?»

«Да, — вздохнет сопровождающий ангел, и добавит: — но одновременно эти несчастные беззащитные люди, русские интеллигенты, создали святыни XX века, подобно тому как прежние века создавали свои. И как создали они МХАТ, Музей изящных искусств, полотна Врубеля и Кандинского, ритуал поэтических чтений, ставших национальной культурой России?..»

 

И череда фигур потянется, озаренная двояким светом.

 

Некоторых я знал. Тени их в этой книге.






В некролог, напечатанный к 40 дням со дня кончины Святослава Теофиловича Рихтера в газете "Граффити", вкралась досадная опечатка: вместо фамилии художника Борисова-Мусатова напечатано "Иванова-Мусатова".



"Вечерние вести", Киев, 31 декабря 1997 г.

"Они остались в 1997-м".